МОКРОПСЫ, 9-ГО НОВ‹ОГО› ФЕВРАЛЯ 1923 Г.
Мой милый и нежный Гуль!
(Звучит, как о голубе.)
Две радости: Ваше письмо и привет от Л. М. Э‹ренбург›, сейчас объясню, почему.
Летом 1922 г. (прошлого!) я дружила с Э‹ренбур›гом и с Геликоном. Ценности (человеческие) не равные, но Г‹елико›на я любила, как кошку, Э‹ренбур›г уехал нa море, Г‹елико›н остался. И вот, в один прекрасный день, в отчаянии рассказывает мне, что Э‹ренбур›г отбил у него жену. (Жена тоже была нa море.) Так, вечер за вечером — исповеди (он к жене ездил и с ней переписывался), исповедь и мольбы всё держать в тайне. — Приезжает Э‹ренбур›г, читает мне стихи «Звериное тепло», ко мне ласков, о своей любви ни слова! Я молчу. — Попеременные встречи с Э‹ренбур›гом и с Г‹елико›ном. Узнаю от Г‹елико›на, что Э‹ренбур›г продает ему книгу стихов «Звериное тепло». Просит совета. — Возмущенная, запрещаю издавать. — С Э‹ренбур›гом чувствую себя смутно: душа горит сказать ему начистоту, но, связанная просьбой Г‹елико›на и его, Э‹ренбур›га, молчанием — молчу. (Кстати, Э‹ренбур›г уезжал нa море с головoй-увлеченной мной. Были сказаны БОЛЬШИЕ слова, похожие на большие чувства. Кстати, неравнодушен и ко мне был и Г‹елико›н).
Так длилось (Э‹ренбур›г вскоре уехал) — исповеди Г‹елико›на, мои ободрения, утешения: книги не издавайте, жены силой не отнимайте, пули в лоб не пускайте, — книга сама издастся, жена сама вернется, — а лоб уцелеет. — Он был влюблен в свою жену, и в отчаянии.
________
Уезжаю. Через месяц — письмо от Э‹ренбурга›, с обвинением в предательстве: какая-то записка от меня к Г‹елико›ну о нем, Э‹ренбур›ге, найденная женой Г‹елико›на в кармане последнего. (Я почувствовала себя в помойке.)
Ответила Э‹ренбур›гу в открытую: я не предатель, низости во мне нет, тайну Г‹елико›на я хранила, п. ч. ему обещала, кроме того: продавать книгу стихов, написанных к чужой жене — ее мужу, который тебя и которого ты ненавидишь — низость. А молчала я, п. ч. дала слово.
Э‹ренбур›г не ответил и дружба кончилась: кончилась с Г‹елико›ном, к‹отор›ый после моего отъезда вел себя co мной, как хам: на деловые письма не отвечал, рукописей не слал и т. д. — «Тепло», конечно, издал.
Так, не гонясь ни за одним, потеряла обоих.
________
Привет от Л. М. Э‹ренбург› меня искренне тронул: убежденная, что и она возмущена моим «предательством», я ей ни разу дне писала. Она прелестное существо. К любови Э‹ренбур›га (жене Г‹елико›на) с первой секунды чувствовала физическое (неодолимое!) отвращение: живая плоть! Воображаю, как она меня ненавидела за: живую душу!
Все это. Гуль, МЕЖДУ НАМИ.
________
Только что кончила большую статью (апологию) о книге С. Волконского «Родина». Дала на прочтение в «Русскую Мысль», если Струве не примет — перешлю Вам с мольбой пристроить. Книга восхитительная, о ней должно быть услышано то, что я сказала. Пока усердно не прошу, п. ч. еще надеюсь на Струве. Статья в 22 стр‹аницы› большого (журнального) формата, приблиз‹ительно› 1 1/6 печатаного) лист‹а› в 40 тыс‹яч› букв. На урезывание не согласна: писала как стихи.
Готовлю к апрелю книгу прозы (записей). Вроде духовного (местами бытового) дневника. Г‹елико›н, читавший в записных книгах, когда-то рвал ее у меня из рук. Необходимо подготовить почву, — кто возьмет? Если увидитесь с Г ‹елико›ном — оброните несколько слов, не выдавая тайны. Мне ему предлагать — немыслимо. Думаю кончить ее к 20-ым числам апреля. Если бы нашелся верный издатель, приехала бы в начале мая в Берлин. Словом, пустите слух. Книга, думаю, не плохая. — Тогда бы весной увиделись, погуляли, посидели в кафе, я бы приехала на неделю — 10 дней, Вы бы со мной слегка понянчились.
Совсем ничего не знаю о «Веке Культуры», купившем у меня книгу стихов «Версты» I (т. е. купили «Огоньки» и перепродали в Данциг). В Берлине ли издатель? Очень, очень прошу сообщить мне его адр‹ес›!
__________
Bergschuhe (милый, что помните!) — увы! — пролетели. Деньги тогда залежались, потом цены вздорожали. Куплю, когда приеду. Пока хожу в мужских башмаках, — здесь как на острове!
Привезу весной и свою рукопись «Мoлодец». И стихи есть, — целых четыре месяца не писала.
________
Ваше отвращение к Н. А. Б‹ердяе›ву я вполне делю. Ему принадлежит замечательное слово: «У Вас самой ничего нет: неразумно давать». (Собирали на умирающего — мох и вода! — с голоду М. Волошина, в 1921 г., в Крыму.) Чувствую, вообще, отвращение ко всякому национализму вне войны. — Словесничество. — В ушах навязло. Слoва «богоносец» не выношу, скриплю. «Русского Бога» топлю в Днепре, как идола.
Гуль, народность — тоже платье, м. б. — рубашка, м. б. — кожа, м. б. седьмая (последняя), но не душа.
Это все — лицемеры, нищие, пристроившиеся к Богу, Бог их не знает, он на них плюет. — Voila [1] —
________
В Праге проф‹ессор› Новгородцев читает 20-ую лекцию о крахе Зап‹адной› культуры, и, доказав (!!!) указательный (перст: Русь! Дух! — Это помешательство. — Что с ними со всеми? Если Русь — переходи границу, иди домой, плетись.
________
А у нас весна: вербы! Пишу, а потом лезу на гору. Огромный разлив реки: из середины островка деревьев. Грохот ручьев. Русь или нет, — люблю и никогда не буду утверждать, что у здешней березы — «дух не тот». (Б. Зайцев, — если не написал, то напишет.) Они не Русь любят, а помещичьего «гуся» — и девок.
Я скоро перестану быть поэтом и стану проповедником: против кривизн. Не: не хочу людей, а не могу людей, повторяя чью-то изумительную формулу: je vomis mon prochain [2].
__________
Очень радуюсь Вашему отзыву, куда меньше — айхенвальдовскому. Я не знала, что К‹амене›цкий в Руле — он. Я думала, он зорче. Это любитель письменности, не любовник! Но любоопытно прочесть, у меня с ним по поводу Ц‹арь-›Д‹еви›цы был любопытный часок. Когда-нибудь расскажу.
Кончаю, пишите чаще и больше. Как ваш друг? Поправляется ли? Выходит ли Ваша книга об эмиграции?
Не забудьте, что история с Э‹ренбургом› и Г‹еликоном› — между нами.
Крепко жму руку, привет от Сережи и Али. — Спасибо. —
МЦ.
‹Приписка на полях:›
Получила от Пастернака книгу. Прочла раз и пока перечитывать не буду, иначе напишу, и Вам придется помещать.
Praha II
Vyshehradska, 16
Mestsky Hudobinec
M-r S. Efron
(для МЦ.)
МОКРОПСЫ, 17-ГО НОВ‹ОГО› ФЕВР‹АЛЯ› 1923 Г.
Милый Гуль,
Отправляю одновременно письмо к Геликону: получила от него покаянную телеграмму (сравнимо только с объяснениями в любви по телефону!) — и по свойственному мне мужскому великодушию и женской низости — пожалела, т. е.: спросила в упор 1) хочет ли он еще эту книгу 2) сколько — применительно к кронам — заплатит за лист 3) когда издаст. Предупредила, что есть возможность другого издателя и что не настаиваю ни на чем, кроме быстрого ответа.
А Вам на Ваши вопросы отвечаю следующее:
1) Книга записей (быт, мысли, разговоры, сны, рев‹олюционная› Москва, — некая душевная хроника) 2) объединена годами (от 1917 г. по конец 1918 г.) и моей сущностью: ВСЁ, В ИТОГЕ, ПРИХОДИТ К ОДНОМУ ЗНАМЕНАТЕЛЮ 3) от 4 до 5-ти печат‹ных› листов (в пресловутых 40 тыс‹яч› букв лист), но сама книга выйдет больше, ибо много коротких записей, часто начинаю с красной строки. Вообще необходимо некое бумажное приволье.
Цен не знаю абсолютно, но хотела бы, чтобы плата за книгу и на чешском языке что-нибудь значила. Т. е.: хорошо бы издатель определил в кронах, независимо от срока заключения договора и тех или иных колебаний герм‹анской› марки. — Вам ясно? — Сколько бы он сегодня дал в марках, переведенных на кроны? И за эти кроны держаться. (Это не значит, что я прошу чешской расценки, это немыслимо, кроны — некий критерий.)
Прожду геликонова ответа дней семь-восемь, — засим уполномачиваю Вас вступать в переговоры. (Извещу срочно.)
Книга готова будет — самое раннее — к началу апреля. Раньше не берусь. (К первым числам.) Но если дело наладится, пришлю несколько тетрадей на просмотр.
Итог: если это удобно, понаведайтесь сейчас (это полезно и для переговоров с Г‹елико›ном) — если не удобно — ждите моего ответа, точного и срочного.
— Милый Гуль, я Вам очень надоела?
_________
Как я жалею, что Вы сейчас в Б‹ерли›не! Не здесь! (Я ведь помню Вашу страсть к просторам!) Я сегодня полдня была на горе, еще рыжей от осеннего листа (некоторые деревья так и простояли!) Нет чувства, что была зима: очень долгое северное лето. А теперь все начинается: начало, которому не предшествовал конец! И буйно начинается: два ветра, ледяной и летний, с ног сбивает!
Гуль, непременно, хоть раз, когда я буду в Берлине, мы с Вами поедем за город — на целый день!
Я страшно радуюсь своему приезду. (Приеду, очевидно, раньше мая.) Дней на десять.
А пока привет и робкая просьба не сердиться.
МЦ
МОКРОПСЫ, НОЧЬ С 5-ГО НА 6-ОЕ НОВ‹ОЕ› МАРТА 1923 Г.
Мой милый Гуль,
Спасибо нежное за письмо. «Нов‹ую› Русск‹ую› Книгу» получила, за отзыв благодарить было бы нескромностью, — не для меня же, но не скрою, что радовалась.
Два слова о делах. Геликон ответил, условия великолепные… но: вне политики. Ответила в свою очередь. Москва 1917 г. — 1919 г. — чтo я, в люльке качалась? Мне было 24—26 л‹ет›, у меня были глаза, уши, руки, ноги: и этими глазами я видела, и этими ушами я слышала, и этими руками я рубила (и записывала!), и этими ногами я с утра до вечера ходила по рынкам и по заставам, — куда только не носили!
ПОЛИТИКИ в книге нет: есть страстная правда: пристрастная правда холода, голода, гнева, Года! У меня младшая девочка умерла с голоду в приюте, — это тоже «политика» (приют большевистский).
Ах, Геликон и К°! Эстеты! Ручек не желающие замарать! Пишу ему окончательно, прошу: отпустите душу на покаяние! Пишу, что жалею, что не он издаст, но что калечить книги не могу.
В книге у меня из «политики»: 1) поездка на реквизиц‹ионный› пункт (КРАСНЫЙ), — офицеры-евреи, русские красноармейцы, крестьяне, вагон, грабежи, разговоры. Евреи встают гнусные. Такими и были. 2) моя служба в «Наркомнаце» (сплошь юмор! Жутковатый). 3) тысяча мелких сцен: в очередях, на площадях, на рынках (уличное впечатление от расстрела Царя, напр‹имер›, рыночные цены, — весь быт революционной) Москвы. И еще: встречи с белыми офицерами, впечатления Октябр‹ьской› Годовщины (первой и второй), размышления по поводу покушения на Ленина, воспоминания о неком Каннегиссере (убийце Урицкого). Это я говорю о «политике». А вне — всё: сны, разговоры с Алей, встречи с людьми, собственная душа, — вся я. Это не политическая книга, ни секунды. Это — живая душа в мертвой петле — и все-таки живая. Фон — мрачен, не я его выдумала.
_________
Если увидитесь с Геликоном — спросите: берет ли. Боюсь, опять сто лет протянет с ответом. Если не возьмет — Манфреду. Геликон давал 1 1/2 фунта, — жаль, — но чтo делать! Если Геликон не берет, сговаривайтесь с Манфредом. Старайтесь 3 долл‹ара›, говорите — меньше не согласна. Книга будет ходкая, ручаюсь.
И — НЕПРЕМЕННО — 1) корректуру 2) лист с опечатками, не вкладной, а на последней стр‹анице› 3) никаких рисунков на обложке, — чисто. Но об этом еще спишемся.
________
«Ремесло» пришлю, как только получу от Геликона. (Пока получила только пробный экз‹емпляр›.)
О «плоти» в следующем письме. Молчащая плоть, — это хорошо. Но обычно она вопиет. У меня в Ремесле стих есть:
«Где плоть горластая на нас: добей!»
— Прочтете. —
МЦ.
До свидания, мой милый, нежный Гуль. Мне сегодня вечером (3 1/2 ч. утра!) хочется с Вами поцеловаться.
‹Приписка на полях:›
«Стругов» еще нет, — хорошо бы!
