11
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
8-го декабря 1930 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Представьте себе: мой Броун – нашелся! И, представьте себе: один его издатель прогорел, а другой обокраден своим компаньоном, после чего уединился в деревню – со всеми рукописями и иллюстрациями. Там его навестил Броун – который сейчас в Норфольке – и, посочувствовав, извлек у него свой перевод и гончаровские картинки. Броун утешает, что через годик-другой…
И – мысль: нет ли у Юрия Владимировича знакомого издательства в Америке? Американцы, когда платят, чудесно платят (NB! не всегда платят, особенно если это русские американцы).
Не может быть, чтобы все американские из<дательст>ва прогорели?!
В книге сто с чем-то страниц текста (стихотворного) и 16 отдельных иллюстраций, не считая заставок и концовок. Мирский (знаток) броуновским переводом очень доволен, говорит: замечательно.
Нынче своего Молодца (французского) несу к пастернаковскому другу, писателю Шарлю Вильдраку, пьеса которого на днях пойдет в Comedie Francaise1.
Как будто – все козыри: Гончарова сейчас (декорации к «Petite Catherine»2) ГРЕМИТ, Вильдрак (предстоящая постановка в Comedie) ГРЕМИТ, – на таких двух выездных конях – ужели мне не выехать?? Меня французы не знают, но это ничего.
У нас опять дивная погода: весна. Солнце, сквозь окна, жжет. Как иногда хочется, бросив всё (рукопись Молодца, штопку чулок, варку бараньей головы (сегодня, например!) – СТРАШНОЙ – С ЗУБА-АМИ! – С ГЛАЗА-АМИ!!!) бросив всё с утра поехать в Версаль, который от нас – рядом.
Жизнь, это то место, где ничего нельзя3.
Читаю сейчас жизнь Кромвеля. Человека этого ненавижу4.
Просыпается Мур от дневного сна. Бегу будить.
Целую
МЦ.
Пишите про сына. Как, должно быть, нестерпимо ему так долго лежать!
– Что Вы думаете про американского Молодца?
12
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
10-го февраля 1931 г., вторник
Дорогая Раиса Николаевна! Большая прореха – пробел – пробоина моей жизни – отсутствие женской дружбы: женского друга. И если бы мне сейчас дали на выбор мужскую или женскую, я бы в первом (крепчайшем) сне ответила бы: женскую.
Вот какой-то мой первый ответ на Ваши подснежники (точно Вы мне их подарили, да и подарили: я тот кто за тысячи верст (и только на таком отстоянии) и за сотни лет души – присваиваю). Но на этот раз, после по крайней мере – десятилетней – засухи, я бы хотела дружить воочию, заживо, проще: чтобы Вы вдруг в комнату – вошли, или, что еще лучше, чтобы я из комнаты – вдруг – навстречу к Вам – вышла. Могу сказать, что жизнь свою я прожила как в Царствии Небесном1 – или по памяти – без всяких доказательств, что это – на земле, что земным теплом, живым теплом – таким коротким! – не воспользовалась.
Меня мало любили, ко мне шли с иным – за иным – с детства и по сей день. Мать мною восхищалась, любила она мою младшую сестру. (Людям в голову не приходило, что можно (нужно) меня любить!) Очевидно все это законно, во всяком случае это – мое, я, моя судьба. Это – о всей жизни. О данном же часе, т. е. последнем пятилетии в Париже: не по мне город и не по мне среда. Город – смены и мены: всего на всё, среда – остатки и останки – хотя бы Российской Державы!
Еще точнее – женщины: либо убитые (жены убитых, матери убитых) или просто убитые бытом, либо перекраивающиеся на французский – парижский лад. «Домашние» и «светские», я ни то ни другое. Нет КРУГА для ДРУГА – да еще при моей замкнутой жизни.
…Вот почему меня как-то в сердце ударили Ваши подснежники.
С французским Молодцем пока ничего не вышло. Читают, восхищаются, – издать? невозможно: крах. Не умею я устраивать своих дел: крах – верю на слово и сраженная выразительностью звука (крах! точно шкаф треснул) – умолкаю. Рукопись с удовольствием пришлю: отпечатана на машинке, чистая, – но м. б. Вы не о моем (французском) переводе говорите, а о броуновском (англ<ийском>)? От Броуна вчера письмо, он сейчас в Англии – и своего (английского) Молодца не устроил. Св<ятополк->Мирский по-моему ничего не хочет предпринять, когда-то он безумно любил мои стихи, теперь остыл совершенно – как и к самой мне: не ссорились, просто – прошло.
Итак, дорогая Раиса Николаевна, буду ждать Вашего ответа: о каком – французск<ом> или англ<ийском> – моем или броуновском Молодце – речь? Если об английском напишу Броуну с просьбой прислать Вам. (Иллюстрации – одни.)
Радуюсь за Вас, что Ю<рий> В<ладимирович> не уехал, что вы все вместе, что сыну лучше. У моего мужа тоже болезнь печени – с 18 лет: полжизни – изводящая вещь.
В другом письме, расскажу Вам о детях и о всех своих делах. Нежно целую Вас, будьте все здоровы.
МЦ.
Посылаю стихи к Маяковскому из последнего № «Воли России».
<Приписка на полях:>
Завтра должна познакомиться с Пильняком2, я его писания средне люблю, – а Вы?
13
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
13-го февр<аля> 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! События бросают тень вперед – не знаю кем, может быть уже Гомером – сказано1.
Итак – вечер у борисиного друга, фран<узского> поэта Вильдрака. Пригласил «на Пильняка», который только что из Москвы2. Знакомимся, подсаживается.
Я: – А Борис? Здоровье?
П. – Совершенно здоров.
Я: – Ну, слава Богу!
П. – Он сейчас у меня живет, на Ямской.
Я: – С квартиры выселили?
П: – Нет, с женой разошелся, с Женей.
Я: – А мальчик?3
П: – Мальчик с ней.
Я: – А где это – Ямская? Тверскую-Ямскую я знаю.
(Пять минут топографии, речь переходит на заграницу.)
Я: – Почему Борису отказали?
П: – П. ч. он обращается именно туда, где только отказывают. Последние месяцы он очень хлопотал о выезде за границу Евгении (отчество забыла) и Женечки, но тут началась Зинаида Николаевна4, и Женя наотрез отказалась ехать.
– С Борисом у нас вот уже (1923 г. – 1931 г.) – восемь лет тайный уговор: дожить друг до друга. Но Катастрофа встречи все оттягивалась, как гроза, которая где-то за горами. Изредка – перекаты грома, и опять ничего – живешь.
Поймите меня правильно: я, зная себя, наверное от своих к Борису бы не ушла, но если бы ушла – то только к нему. Вот мое отношение. Наша реальная встреча была бы прежде всего большим горем (я, моя семья – он, его семья, моя жалость, его совесть). Теперь ее вовсе не будет. Борис не с Женей, которую он встретил до меня, Борис без Жени и не со мной, с другой, которая не я – не мой Борис, просто – лучший русский поэт. Сразу отвожу руки.
Знаю, что будь я в Москве – или будь он за границей – что встреться он хоть раз – никакой 3<инаиды> Н<иколаевны> бы не было и быть не могло бы, по громадному закону родства по всему фронту: СЕСТРА МОЯ ЖИЗНЬ. Но – я здесь, а он там, и всё письма, и вместо рук – рукописи. Вот оно, то «Царствие Небесное» в котором я прожила жизнь. (То письмо Вам, как я это сейчас вижу, всё о Борисе: события которого я тогда не знала, но которое было.)5
Потерять – не имев.
О Жене будете думать Вы, которая ее знали. Знаю только, что они были очень несчастны друг с другом. «Женя печальная и трудная», так мне писала о ней сестра, с которой у нас одни глаза. Просто – не вынесла. «Разошлись». Может быть ушла – она. В данную минуту она на все той же Волхонке с сыном. Борис на пустой квартире у Пильняка. («Ямская»). Кончил Спекторского (поэма) и ОХРАННУЮ ГРАМОТУ (проза)6. – Дай ему Бог. – Главное, чтобы жил.
Живу. Последняя ставка на человека. Но остается работа и дети и пушкинское: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»7, которую Пушкин употребил как: «свобода», я же: воля к чему-нибудь: к той же работе. Словом, советское «Герой ТРУДА»8. У меня это в крови: и отец и мать были такими же. Долг – труд – ответственность – ничего для себя – и всё это врожденное, за тридевять земель от всяких революционных догматов, ибо – монархисты оба (отец был вхож к Царю).
Не знаю, напишу ли я Борису. Слишком велика над ним власть моего слова: голоса. «ТОЛЬКО ЖИВИТЕ!» – как мне когда-то сказал один еврей9.
Еще пять лет назад у меня бы душа разорвалась, но пять лет – это столько дней, и каждый из них учил – все тому же, доказывал – все то же. Так и получилось Царствие Небесное – между сковородкой и тетрадкой.
О Д. П. С<вятополк->М<ирском> (правда, похоже на учреждение?) – «Дружить со мной нельзя, любить меня не можно»1 – вот и окончилось намеренным равнодушием и насильственным забвением. Он меня в себе запер на семь замков – в свои наезды в Париж видит всех кроме меня, меня – случайно и всегда на людях. Когда-то любил (хочется взять в кавычки).
Я ему первая показала, т. е. довела до его сознания, что Темза в часы (отлива или прилива?) течет вспять, что это у меня не поэтический оборот:
РОКОТ ЦЫГАНСКИХ ТЕЛЕГ,
ВСПЯТЬ УБЕГАЮЩИХ РЕК –
РОКОТ…11
(Кстати с этих стихов Борис меня и полюбил. Стихи еще 16 года, но прочел он их уже после моего, боюсь навечного. отъезда за границу, в 1922 г. Помню первое письмо – и свое первое –)12.
Три недели бродили с ним по Лондону, он всё хотел в музей, а я – на рынок, на мост, под мост. Выходило – учила его жизни. И заставила его разориться на три чудных голубых (одна бежевая) рубашки, которые он мне, по дикой скаредности на себя, до сих пор не простил – нои не износил. Бориса он тогда так же исступленно любил, как меня, но Борис – мужчина, и за тридевять земель – и это не прошло.
А разошлись мы с ним из-за обожаемой им и ненавидимой мной мертворожденной прозы Мандельштама – «ШУМ ВРЕМЕНИ», где живы только предметы, где что ни живой – то вещь13.
Так и кончилось.
Нынче же пишу Алеку Броуну. Вот его адрес:
Fressingfield
nr Diss
Norfolk
Alec Brown14
Если – потом когда-нибудь – нужны будут иллюстрации Гончаровой вышлем их Вам. А есть ли у Вас мой Молодец? Посылаю на авось, м. б. еще что-нибудь найдется, у меня почти нет своих книг15.
Пишу под огромный снег, недолетающий и тающий.
СИЛА ЖИЗНИ. Будем учиться у подснежников.
Обнимаю Вас
МЦ.
Перешлите, пожалуйста, милая Раиса Николаевна, прилагаемую записку Броуну – в своем письме.
14
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
6-го марта 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Столько Вам нужно рассказать и сказать, но начну с самого тяжелого: мы совершенно погибаем.
Люди, которые нам помогали пять лет подряд, неожиданно перестали: м. б. – устали, м. б. действительно не могут1. С чешской стипендией (350 фр<анков> в месяц) то же: с января (нынче март) ничего. Мы должны кругом: и в лавку, и угольщику, и всем знакомым, живем в грозе газа и электричества и, главное, терма. Отпавшие деньги шли на квартиру. Они – отпали, их нет, платить нечем. Срок 1-го апреля, потом еще пять дней отсрочки. Денег нет ни на что, едим то что отпускают в долг в лавке, в город ездить не на что, едет либо С<ергей> Я<ковлевич> либо Аля, завтра не поедет никто, эти деньги на марку – последние.
Пыталась с Перекопом. Три попытки – три отказа. («Числа», «Воля России», «Современные Записки». Последние, устами редактора Руднева – последнего городского головы Москвы: «У нас поэзия, так сказать, на задворках. Вы нам что-нибудь лирическое дайте, коротенькое, строк на 16» (т. е. франков на 16) ). С франц<узским> Молодцем – ничего. Читала – порознь – четырем поэтам. Восхищение – поздравления – и никто пальцем не двинул2. Свели меня (на блинах) с одним из редакторов Nouvelle Revue Francaise?3 к<отор>ый женат на моей школьной товарке Чалпановой4. Тип французского коммуниста, советофил. Слушал – слушал – и: «В стихах я ничего не смыслю, я заведую отделом статей по такому-то вопросу. Но – при случае скажу. – Приносите, только будьте готовы к отказу. Кроме того, денег у нас всё равно нет».
Весь последний месяц билась с этими двумя вещами. Безнадежно. То – «издательский кризис», то – «вещь нова» (это – о франц<узском> Молодце). Перекоп же просто никому не нужен. И не скрывают.
Дальше. Начинается у нас Новая литер<атурная> газета. Приглашают. Что угодно – только непременно в 1 №5. Пишу статью о новой русской детской литер<атуре>. Сравниваю с дошкольными книжками моего детства – и с местным производством. Всё на цитатах. О реализме и фантастике. О фантастике почвенной (народной) и фантастике-ахинее: тамбовских эльфах. 200 строк – 100 фр<анков>. Радуюсь. И – отказ. И в России-де есть плохие детские книжки (агитка). Кроме того он, Редактор, очень любил фей.
Провалились и эти сто.
Словом – БЬЮСЬ. Бьется и С<ергей> Я<ковлевич> со своей кинемат<ографической> школой, бьется и Аля со своим рисованьем (на конкурсе иллюстраций – вторая, – «поздравляли») и вязаньем – 50 фр<анков> ручной дамский свитер с рисунком. Весь дом работает – и ничего. Писала ли я Вам, что у меня от общего истощения (была в клинике у хорошего проф<ессора>) вылезло полброви, прописал мышьяк и массаж, – вот уже месяц как была: не растет, так и хожу с полутора.
Ждать неоткуда. Через три недели терм. Удушены долгами, утром в лавку – мука. Курю, как в Сов<етской> России, в допайковые годы (паёк мне дали одной из первых, потому что у меня от голоду умер ребенок6) курю окурковый табак – полная коробка окурков, хранила про черный день и дождалась. С<ергей> Я<ковлевич> безумно кашляет, сил нет слушать, иду в аптеку. – Есть ли у вас какой-нибудь недорогой сироп? Франков за пять? – Нет, таких вообще нет, – самый дешевый 8 фр<анков> 50 с<антимов>, вернете бутылку – 50 с<антимов> обратно. – Тогда дайте мне на 1 фр<анк> горчичной муки.
Иду, плачу – не от унижения, а от кашля, который буду слышать всю ночь. И от сознания неправедности жизни.
Так живу. Ныне на последние деньги марку и хлеб. Фунт. Уже съели. (Я и в России не умела беречь – когда фунт.)
И вот просьба. Ведь через 6-8 мес<яцев> С<ергей> Я<ковлевич> наверное будет зарабатывать (кинооператор). Но – чтобы как-нибудь дотянуть – м. б. Вы бы рассказали о моем положении нескольким человекам, чтобы каждый что-нибудь ежемесячно давал (так мне помогали те, которые отпали). Именно ежемесячно, чтобы знать. Вроде стипендии. Нам четверым на жизнь нужно тысячу франков, – если бы четыре человека по 250 фр<анков>!
Просила еще в одном месте – тоже женщину – большого друга поэта Рильке, о котором я столько писала, но не знаю, пока молчит7. Чувство, что все места (в сердцах и в жизни) – уже заняты. На столбцах – наверное.
Встретилась еще раз с Пильняком. Был очень добр ко мне: попросила 10 фр<анков> – дал сто. Уплатила за прежний уголь (48 фр<анков> и этим получила возможность очередного кредита. На оставшиеся 50 фр<анков> жили и ездили 4 дня.
А не ездить – С<ергей> Я<ковлевич> и Аля учатся – нельзя, а каждая поездка (поезд и метро) около 5 фр<анков>.
Б. Пильняк рассказывал о Борисе: счастлив один, пишет, живет в его, Пильняка, квартире – особнячок на окраине Москвы – про ту женщину знает мало (NB! я не спрашивала), видел ее раз с Борисом, Борис отвел его, Пильняка, в сторону и сказал: «Обещай, что не будешь подымать на нее глаз». – «Я-то не буду, да она сама подымает!» (Это Пильняк – мне). Бедный Борис, боюсь – очередная Елена (Сестра моя Жизнь)8.
Читала чудные стихи Бориса «СМЕРТЬ ПОЭТА»9 – о Маяковском, совсем простые, в гостях, не успела переписать, если достану перепишу и пришлю Вам.
В другом письме напишу Вам о замечательном вечере Игоря Северянина который (т. е. билет на который) мне подарили. Впервые за 9 лет эмиграции видела – поэта10.
Обнимаю Вас
МЦ.
Дошел ли русский Молодец?11
<Приписка Р. Н. Ломоносовой:>
Это письмо верните мне, пожалуйста. Р. Л.12
15
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
11-го марта 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна, вчера вечером одно письмо, нынче утром другое. Всё получила, спасибо от всего сердца за себя и за своих. Вчера – двойная радость: Ваше письмо и поздно вечером возвращение С<ергея> Я<ковлевича> с кинематогр<афического> экзамена – выдержал. Готовился он исступленно, а оказалось – легче легкого. По окончании этой школы (Pathe) ему открыты все пути, ибо к счастью связи – есть. Кроме того, он сейчас за рубежом лучший знаток советского кинематографа, у нас вся литература, – присылают друзья из России. А журнальный – статейный – навык у него есть: в Праге он затеял журнал «Своими путями»1 (который, кстати, первый в эмиграции стал перепечатывать советскую литературу, после него – все. А сначала – как ругали! «Куплен большевиками» и т. д.), в Париже редактировал «ВЕРСТЫ»2 и затем газету Евразию, в которой постоянно писал3. Пришлю Вам № «Новой Газеты» с его статьей, выйдет 15-го4, – увидите и, если понравится, м. б. дорогая Раиса Николаевна, поможете ему как-нибудь проникнуть в английскую прессу. Тема (Сов<етский> Кинемат<ограф>) нова: из русских никто не решается, а иностранцы не могут быть так полно осведомлены из-за незнания языка и малочисленности переводов. Повторяю, у С<ергея> Я<ковлевича> на руках весь материал, он месяцами ничего другого не читает. Другая статья его принята в сербский журнал (но увы вознаграждение нищенское). Может писать: о теории кинематографии вообще, о теории монтажа, различных течениях В Сов<етской> Кинематографии, – о ВСЕМ ЧТО КАСАЕТСЯ СОВЕТСКОГО и, вообще, кинематографа.
Но связей в иностранной прессе (кроме Сербии) у нас пока нет. В эту его деятельность (писательскую) я тверже верю, чем в кинооператорство: он отродясь больной человек, сын немолодых и безумно-измученных родителей (когда-нибудь расскажу трагедию их семьи)6, в 16 лет был туберкулез, (в 17 л<ет> встреча со мной, могу сказать – его спасшая), – болезнь печени – война – добровольчество – второй взрыв туберкулеза (Галлиполи) – Чехия, нищета, студенчество, наконец Париж и исступленная (он исступленный работник!) работа по Евразийству и редакторству – в прошлом году новый взрыв туберкулеза. В постоянную непрерывную его работу в к<инематогра>фе верить трудно – работа трудная, в физически-трудных условиях. Подрабатывать ею – может.
Главное же русло, по которому я его направляю – конечно писательское. Он может стать одним из лучших теоретиков. И идеи, и интерес, и навык. В Чехии он много писал чисто-литер<атурных> вещей, некоторые были напечатаны. Хорошие веши7. Будь он в России – непременно был бы писателем. Прозаику (и человеку его склада, сильно общественного и идейного) нужен круг и почва: то, чего здесь нет и не может быть.
Я – другое, меня всю жизнь укоряют в безыдейности, а советская критика даже в беспочвенности. Первый укор принимаю: ибо у меня взамен МИРОВОЗЗРЕНИЯ – МИРООЩУЩЕНИЕ (NB! очень твердое). Беспочвенность? Если иметь в виду землю, почву, родину – на это отвечают мои книги. Если же класс, и, если хотите, даже пол – да, не принадлежу ни к какому классу, ни к какой партии, ни к какой литер<атурной> группе НИКОГДА. Помню даже афишу такую на заборах Москвы 1920 г. ВЕЧЕР ВСЕХ ПОЭТОВ. АКМЕИСТЫ – ТАКИЕ-ТО, НЕО-АКМЕИСТЫ – ТАКИЕ-ТО, ИМАЖИНИСТЫ – ТАКИЕ-ТО, ИСТЫ-ИСТЫ-ИСТЫ – и, в самом конце, под пустотой:
– и–
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
(вроде как – голая!)
Так было так будет. Что я люблю? Жизнь. Всё. Всё – везде, м. б. всё то же одно – везде.
Из-за приветствия Маяковского на страницах Евразии (два года назад) меня прогоняют из Последн<их> Новостей (Милюков: «Она приветствовала представителя власти»8, NB! М<аяков>ский даже не был коммунист, его не пускали в пролетарские поэты!), из-за поэмы Перекоп (добровольчество), к<отор>ую, продержав 2 года в ящике и – вынужденная необходимостью – я может быть, если примут, помещу в правом (где ничего в стихах не смыслят) еженедельнике «Россия и Славянство», за поэму Перекоп меня может быть прогонят из единственного) журнала, где сотрудничаю вот уже 9 лет, с России, – из «Воли России» (левые эсеры). Но Перекоп-то они не взяли! (Bete noire Добровольчество!) и Совр<еменные> Записки, и Числа не взяли, – куда же мне с ним деваться?! Работала 7 месяцев, держала в столе 2 года, жить не на что, вещь люблю и хочу, чтобы она появилась.
Из-за моего интервью (т. е. приехала сотрудница и расспрашивала, я – отвечала, пошлю) в Возрождении (правые)9, С<ергею> Я<ковлевичу> отказали в сотрудничестве в одном более или менее левом издании. Это было третьего дня. Раз я его жена – и т. д. Словом, дела семейные!
Простите за такую подробную отпись, если скучно читать – представьте себе, что это – через 100 лет – мемуары. (Я и на собственные беды так смотрю!)
О Молодце. Простая русская сказка: как девушка полюбила молодца, а молодец оказался упырем – и загубил всю семью – и ее самоё. А потом – едет барин, видит цветок – и т. д.
Остов сказки – народный, я очень мало что изменила.
А гости (м. б. они вам показались большевиками?) простые бесы, готовые приехали, чтобы нагадить. Пользуясь слабостью барина, вынуждают его везти ее («барыню» – Марусю!) в церковь, а в церкви – он, Молодец! который до последней секунды остерегает ее: Не гляди! НЕ ХОЧЕТ ГУБИТЬ.
Короче: РОК, где нет виновных.
Если увидимся, покажу Вам эту сказку в подлиннике, она у меня со мной10.
О Борисе. Борис – влюбляется. (Всю жизнь!) И влюбляется – по-мужски. По-пушкински. В Женю он никогда влюблен не был. Был влюблен – в Елену (катастрофа)11 – и в многих других (только – полегче!) нынче – в ту, эту. Катастрофа неминуема, ибо девушка глазастая. И Борис уже боится: уже проиграл.
(Знаете ли Вы мою «Попытку Ревности»?12 И есть ли у Вас моя книга «После России»? Если нет – пришлю.)
Пора кормить своих, обрываю. Благодарю бесконечно, страшно смущена, тронута, растравлена. Ради Бога – не шлите больше ничего, а то я буду окончательно уничтожена.
Обнимаю
МЦ.
Дорогая Раиса Николаевна!
Простите, что не поблагодарила сразу – все дни уходили на спешную правку и переписку поэмы Перекоп, о которой и будет всё следующее письмо – на днях. (То есть: печатать или нет?)
Большое письмо от Бориса, – и о нем напишу. В общих чертах – всё равно. Радоваться за него – рано. Я написала ему большое письмо, которое так и не отослала.
Еще раз – от души спасибо. Живу в смуте – из-за дилеммы (поэмы) Перекоп.
До скорого большого письма. Обнимаю Вас
МЦ.
Meudon (S. et О.) 2, Av<enue> Jeanne d’Arc, 22-го м<арта 1931 г.>
17
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
31-го марта 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Попытка настоящего письма, хотя с головой, разбитой суетою бытового дня. Не взыщите, у меня как у немцев – лучшая голова – утренняя.
Во-первых – Ваша болезнь. Сердце – лютая вещь и – надежная вещь. Лютая – при малейшем перебое – земля из-под ног: состояние землетрясения, с той разницей, что оно – внутри. Надежная ибо держит больше чем обещает и может больше чем может. Я сердце (орган) люблю как можно любить человека: с восхищением и с благодарностью. Сердце – герой.
А Сиротинин1 врал, т. е. не учел чудесности органа. Здесь врач знает меньше чем поэт.
У меня, например, сердце – шалое. Могу – галопом – полверсты в гору и не могу – полное обмирание, до дурноты – при первом повороте автомобиля. На местной, очень веселой карусели, с отделяющимся постепенно сиденьем, чуть не умерла. Не могу лифта (всегда пешком). Воображение? Нет. Не воображают же другие! И не воображаю же в поезде. Не могу – дурнота – когда другой с высоты, о себе уже не говорю: через ж<елезно->д<орожный> мост, где в прогалы видны рельсы, прохожу сжав зубы. Могу всё, что пешком, и на земле, нога на земле. И не я могу или не могу, а – сердце.
От мысли о Вашей автомобильной поездке через всю Европу – физически – обмираю.
Нет, лучше где-нибудь на море или в горах, в тишине. Со своими, без чужих. С какой-нибудь одной книгой на все лето. Такая у меня была прошлым летом – знаете ли? – Sigrid Undset – три части: Der Kranz – Die Frau – Das Kreuz 2. Всего около 2000 стр<аниц> и – ни одной лишней строки. Норвежский эпос – и женский эпос. Вся страна и вся судьба. Кажется за нее именно получила нобелевскую премию. Наверное переведена на английский, я читала по-немецки, так всё лето и прожила – в Норвегии.
– Кто с Вами целые дни – раз лежите? Чуб работает, Ю<рий> В<ладимирович> наверное тоже занят. Есть ли у Вас в Лондоне близкие друзья? Тоскливо – когда сердце!
А вот вещь которая Вас обрадует и с которой может быть и следовало начать: вчера чек на 25 долл<аров> от Вашего Тихвинского. Правда – удивительно? Факт отдачи удивителен, независимо от человека. Просит прислать две расписки, одну Вам, одну ему. Вашу – прилагаю3. С несказанной благодарностью. Теперь сразу смогу внести за Алину школу, и еще останется. Терм, благодаря Вам, будет завтра выплачен целиком. А теперь и с Алиной школой устроено! Не примите за сухость, но просто: слов нет.
Аля получила первый приз на конкурсе иллюстрации. Теперь сама гравирует свою вещь (в первый раз). Если удастся, пришлю Вам оттиск. Результат конкурса – бесплатное обучение гравюре (в этой школе за каждый курс отдельно).
Написала нынче Борису. Вспоминала, как и я хотела уйти (6 лет назад)4. Выбор был между язвой (если уйду от С<ергея>) и раной (если уйду от другого). Выбрала чистое: рану. Я своим счастьем жить не могу, никогда с ним не считалась, просто на него глубоко, отродясь неспособна. Прошу Б<ориса> только об одном – жить.
А Вас, дорогая и милая и близкая и далекая, незнакомородная Раиса Николаевна – выздоравливать, то есть: верить в сердце.
О своем злосчастном Перекопе в другой раз. И об очередном большом огорчении – одном отъезде5.
Обнимаю в бесконечно благодарю. Всё получила.
М.
<Приписки на полях:>
У нас после жаркой весны – ледяные ветра, но с дивной синевой, точно на океане.
Скоро пришлю Вам карточку Мура, нынче снимали. И напишу Вам о нем.
18
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
12-го апреля, первый день Пасхи <1931>
Христос Воскресе, дорогая Раиса Николаевна!
Какой ужас с сыном!1 Если я до сих пор не могу опомниться – каково Вам? Слава Богу, что не дали беде ходу, вмешались и пресекли сразу. В таких случаях обыкновенно ждут утра, а когда утро приходит оказывается, что именно утра не нужно было ждать. (Почему беда так любит ночь?)
Дай Вам Бог – нынче Пасха, лучший день в году и все добрые пожелания должны сбыться! – Дай Вам Бог скорее и вернее успокоиться, для Вас дело не в Вас, мать лично неуязвима, – только через сына – дай Бог Вашему скорой и верной поправки. М. б. лучше, что так разом прорвало, а то бы с медленным процессом внутри, тянулось бы и тянулось, теперь чувство, что внутри – чисто.
(Виноват ли в происшедшем врач, оперировавший в первый раз? Его ли недосмотр, или развилось самостоятельно?)
Часто-часто среди дня укол в сердце – мысль о Вас и Вашем сыне.
Напишите скорей, хотя бы два слова, о дальнейшем ходе болезни – если найдете минутку.
Вчера Мур впервые был с нами у заутрени – 6 лет, пора – впервые видел такую позднюю ночь, стояли на воле, церковка была переполнена, не было ветра, свечи горели ровно, – в руках и в траве, – прихожане устроили иллюминацию в стаканах из-под горчицы, очень красиво – сияющие узоры в траве.
Нынче блаженный день, весь его провели в лесу, уйдя от могущих быть визитеров.
Жду весточки, обнимаю, люблю, болею. Дай Бог!
МЦ.
Письмо залежалось, были проводы двух друзей, – Кн<язя> С. Волконского на Ривьеру (болен, в Париже жить запрещено) и Е. Извольской – в Японию2.
Но все-таки посылаю, чтобы не думали, что о Вас не думала.
Дорогая Раиса Николаевна,
Не пишу потому что боюсь тревожить, а вместе с тем так хочется знать о Вас и о сыне.
Нынче очередной взнос от Тихвинского, просит выслать Вам расписку, прилагаю1.
Напишите хоть словечко! Обнимаю Вас
МЦ.
Много есть о чем расскзать, но не решаюсь занимать собой.
Вот когда Чуб поправится!
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
10-го мая 1931 г.
20
Meudon (S. et O.)
2, Av<(enue> Jeanne d’Arc
17-го июня 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна! Давно не писала Вам, и Вы давно не писали. Будем надеяться: pas de nouvelles – bonnes nouvelles* .
Причина моего неписания: мой ежегодний вечер1 со всем предшествующим и последующим: сначала просьбами о размещении билетов, (потом?) благодарностями за размещенные. Вечер – душевно – был необычайно-удачным: решила провести его одна, без других участников, так сказать – всухую, и вышло лучше чем когда-либо. (Раньше у меня играли, пели, даже танцевали, и публика, которую я же хотела развлечь, всегда укоряла.)
Читала прозу – История одного посвящения, которая пойдет в Воле России2 и которую пришлю Вам – второе отделение стихи. Была в первый раз за все свои вечера (пять или шесть) не в черном, так как моя приятельница Извольская уезжая подарила мне распоротое девическое платье своей матери (– жены посла, рожденной баронессы Толль3, – для современников «Nini» – «le sourire de l’ambassade»** –) платье 50 лет (если не 55) пролежавшее в сундуке – чудного шелка и цвета: чисто-красного. Так как цвет сам по себе был восхитителен, я решила не <красить>*** портить ради одного вечера, отдав в краску, и шить как есть. Оказалось, что я в нем «красавица», что цвет выбран (!) необычайно удачно и т. д. – Это мое первое собственное (т. е. шитое на меня) платье за шесть лет.
Вечер дал мало, хотя народу было полный зал, но всё дешевые билеты, ибо любящие – не имеют, имеющие – не любят. Кроме того многие разорились. Так что уехать на лето не придется. Но обеспечена уплата квартирного налога. Кроме того, лето пока не жаркое, и мы все-таки за городом. Хуже с квартирой. Полоумная хозяйка затеяла переделку: вроде Метаморфоз Овидия: из кухни – ванную, из ванной – кухню, и повышает за это годовую плату за 1200 фр<анков>. Мы даем 500, если не согласится придется съезжать, т. е. все лето (съезжать надо 1-го октября) искать.
Ненавижу квартирные переезды, выбивающие из рабочей колеи на недели по крайней мере.
Была два раза на Колониальной выставке4, лучшее – негры, из стран – Конго, т. е. их жилища и искусство. Портит выставку множество ресторанов и граммофонов с отнюдь не колониальной музыкой, а самыми обыкновенными тенорами и баритонами.
Но, если в синий день, в полдень (когда все завтракают, т. е. отсутствуют) да еще среди чудных гигантских благожелательных негров – можно почувствовать себя действительно за тридевять земель и морей.
Пишите, дорогая Раиса Николаевна, о сыне; – надеюсь выздоровлении – о лете, планах и достоверностях.
От Бориса давно ничего, да и я не пишу. Может быть что-нибудь знаете от Жени?5
Дорогая Раиса Николаевна, большая просьба: выходит отдельным изданием моя поэма «Крысолов», по подписке. Не найдется ли среди Ваших знакомых несколько подписчиков? Подписные бланки посылаю отдельно, а вот, пока, один на показ6.
Обнимаю Вас и жду весточки.
МЦ.
21
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
29-го авг<уста> 1931 г.
Дорогая Раиса Николаевна,
Давно-давно Вам не писала – и Вы мне. Всё мое лето прошло в отъездах и сборах: С<ергея> Я<ковлевича> в Савойю и Али в Бретань1. Оба по приглашению и – казалось бы – просто, но нужно было доставать удешевленные проезды – и деньги на эти проезды, проезды не приходили и деньги проедались. Наконец уехал (и уже вернулся, – приглашали на две недели) С<ергей> Я<ковлевич> и теперь уехала Аля.
Кроме сборов и проводов – ремонт квартиры, т. е. насильственная переделка ванной в кухню и кухни в ванную (плод лихорадочной фантазии хозяйки), от которой мы ничего не выиграли, кроме 1) месяца безванния (старую унесли, а новую не поставили) 2) недельной уборки после ремонта (по всей квартире известка толщиной в три пальца) 3) надбавки 100 фр<анков> в месяц, т. е. 300 фр<анков> в терм, т. е. 1200 фр<анков> в год. – А переехать в другую квартиру не смогли, ибо нужно было бы сразу <внести> выложить эту тысячу, даже больше: сам переезд и залог значат около полутора. Пришлось согласиться на ремонт.
Третье занятие этого лета: собственноручное шитье Муру штанов, – не смеюсь, честное слово, что три пары отняли у меня около месяца, причем шила каждую свободную минуту, и в лесу и дома, и ни одной строки не написала.
Ему шесть лет, на вид и вес – десять русских и 14 французских, готового ничего найти нельзя, ибо всё на один очень узкий манекен. Портнихи отказываются, наконец нашла одну, заплатила за 2 пары 30 фр<анков> и всё пришлось распороть, ибо с первого разу треснули по шву, хотя мерили (и для этого ездили в Париж и теряли по полдня, не говоря уже о франках) четыре раза. Эти-то штаны и перекраивала и перешивала целый месяц. Мое главное горе: полнейшее отсутствие КОНСТРУКТИВИЗМА, из-за него-то (т. е. отсутствия его) и крою («конструирую») собственноручно Муру штаны. Причем Мур вовсе не какой-нибудь феномен – просто большой и толстый мальчик, вполне пропорциональный и даже хорошо-сложенный. Портних пугает непривычность размеров.
Так прошло лето, ибо – прошло. С мая по нынешнее 29-ое августа 2 недели хорошей погоды, остальное – ливни, грозы, холода, туманы, вторая парижская зима. Летних платьев совсем не носили. Но лес – всё лес, люблю его всяким, и зелень – всё зелень, хотя и под дождем. Теперь начались грибы, это большое подспорье, помимо той несравненной радости: найти белый гриб! Берем (NB! так мужики говорят: брать – грибы, ягоды) берем и ежевику. Насколько лес добрее моря, в котором только жесткие и колючие крабы!
Была минутка когда я чуть-чуть не уехала к морю: да к какому: Средиземному! (не была с детства) да куда: в Монте-Карло! Уезжала одна знакомая дама, приехала с нами проститься в Медон, сидим с ней на пне, Мур роет песок. – «Подумайте, М<арина> И<вановна>, до чего я одинока! Вот сейчас – еду в Монте-Карло совершенно одна. Две комнаты с тремя кроватями, кухня, – зачем мне всё это? так и будет стоять пустым. Ведь двоих могла бы пригласить, – ни одного не нашлось! Ведь даром, – только проезд! Приглашаю Г<оспо>жу такую-то – не может, Г<оспо>жу еще такую-то – с радостью бы, да уже приглашена в другое место, – так и еду одна, на шесть недель».
Молчу с сжатым горлом, на губах почти срывающееся: – «А мы? Я и Мур, Мур и я, которые никуда не едем и всюду бы поехали – и тотчас! Я бы на всех готовила и Вам было бы дешевле чем в ресторане. Мур бы с утра до ночи был бы в саду или у моря, в природе он идеален, Вы бы его не слышали» – и т. д.
Но она не предлагает, и я молчу. Так и уехала. Провожала ее на Лионский – морской – вожделенный! вокзал и теперь получаю письма: «Одна – не с кем молвить – и красота не радует» и т. д.
Странные – люди?
…Так я всю жизнь пропускала «свое счастье». Мне еще цыганка в Москве, в грозу, помню ее руку в серебре, вцепившуюся в мою – тогда восемнадцатилетнюю – говорила:
– Линий мало: мало талону –
(Талан, по-народному, везение, удача, «счастье».)
Я потом ее эти слова взяла в стихи: вот мой единственный ТАЛАН! Наши дела чернее черного. 600 фр<анков> неуплаченных налогов и через месяц терм: 1300 фр<анков> из которых у нас нет ни одного.
Д. П. С<вятополк->Мирский (критик и большой друг) все эти годы помогавший на квартиру (2/3 терма) – сразу перестал. Одна любительница моих стихов, грузинская княжна, ныне жена богатого коммерсанта, собиравшая для меня ежемесячно около 600 фр<анков> – тоже больше не может, т. е. и этого не может, ибо дающие отказались, дает теперь триста3. И вот все что у нас есть. Продала – еще российские – два кольца, оба с бирюзой, старинные, одно за сто, другое за полтораста, на них жили около двух недель (на еду 15 фр<анков>, но кроме еды нужно ездить в город!).
С<ергей> Я<ковлевич> тщетно обивает пороги всех кинематографических предприятий – КРИЗИС – и французы-профессионалы сидят без дела. А на завод он не может, да и не возьмут, ибо только-только хватает сил на «нормальный день», устает от всего. Сейчас он совсем извелся от неизвестности, не спит ночей и т. д.
Была надежда на устройство франц<узского> «Молодца» в Commerce, самый богатый и снобистический (NB! ненавижу) парижский журнал4, ведают им меценаты Бассиано (он итальянский князь, она американка)5 – и вот, письмо: «Целиком напечатать не можем из-за объема (100 страниц), а дробить – жалко». (М. б. – им, мне – нет, но не могу же я их уговаривать!)
Так и лежит мой франц<узский> Молодец.
Русская большая рукопись «История одного посвящения», долженствовавшая мне принести 750 фр<анков> (2/3 терма) тоже лежит, ибо № (Воли России) не выходит и неизвестно выйдет ли.
Но стихи все-таки писала и пишу. Ряд стихов к Пушкину6 и, теперь: Оду пешему ходу7.
Очень жду письма, хотя бы короткого, про Вас, здоровье сына, лето, самочувствие, планы на зиму, – так давно не видела Вашего почерка! Обнимаю Вас сердечно
МЦ.
22
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
29-го декабря 1931 г.
С Новым Годом, дорогая Раиса Николаевна!
Как давно от Вас нет вестей!1 Как здоровье сына, справился ли он наконец с своей упорной болезнью? Это ведь – главное в Вашей жизни, об остальном даже не хочется спрашивать.
Если откликнетесь (я даже не знаю в точности где Вы, пишу по инерции в Кембридж) – охотно расскажу Вам о себе, пока же сердечно желаю Вам и Вашим всего, всего лучшего в наступающем 1932 году.
Целую Вас.
МЦ.
Прилагаемая иконка – от Али2.
11
1 Шарль Вильорак – см. письмо к нему. Познакомился с Б. Л. Пастернаком осенью 1929 г., когда приехал на празднование 30-летия Московского Художественного Театра. Премьера комедии Ш. Вильдрака «La brouille» («Ссора») состоялась в театре «Comedie Francaise» 1 декабря 1930 г.
2 «La petite Catherine» («Маленькая Катерина») – пьеса французского драматурга Альфреда Савуара (настоящая фамилия – Познанский; 1883–1934). Декорации для постановки в театре «Antoine» М. Ф. Ларионова, костюмы – Н. С. Гончаровой.
3 Ср. строки из «Поэмы Конца» (12 глава): «Жизнь – это место, нельзя» (т. 3).
4 Кромвель Оливер (1599–1658) – деятель английской буржуазной революции XVII в. Возможно, Цветаева читала одну из широко известных в то время книг о Кромвеле на французском языке «История Кромвеля по воспоминаниям его времени и парламентским отчетам», т. 1–2 (Париж, 1819) историка Абеля Франсуа Вильмена (1790–1870). Р. Дэвис предполагает, что Цветаева заинтересовалась ролью Кромвеля в английской революции и в казни короля Карла I в связи с работой над «Поэмой о Царской Семье».
12
1 Ср: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы» (Поэт и время, т. 5).
2 См. следующее письмо.
13
1 Это цитата из баллады «Lochiel’s Warning» английского поэта Томаса Кэмбелла (1777–1844). Цветаева, возможно, знала балладу в переводе на французский Каролины Павловой («Les Preludes», Париж, 1839).
2 Пильняк (настоящая фамилия Вогау) Борис Андреевич (1894–1938) – русский писатель. Направлялся в США по приглашению и остановился в Париже.
3 Пастернак Евгений Борисович (р. 1923) – литературовед.
4 Еремеева Зинаида Николаевна (1897–1966) – жена пианиста Генриха Густавовича Нейгауза (1888–1964), стала второй женой Пастернака в 1934 г.
5 См. письмо 12.
6 Роман в стихах Б. Пастернака «Спекторский» вышел отдельным изданием в 1931 г. (М., ГИХЛ). М. Цветаева была одним из прототипов героини – Марии Ильиной. Повесть «Охранная грамота» выпущена в том же году (Изд-во писателей в Ленинграде), посвящена Рильке.
7 Из стихотворения А. С. Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» (1834).
8 Ср. название очерка М. Цветаевой о Брюсове (т. 4).
9 Ср. стихотворение М. Цветаевой «Только живите! – Я уронила руки…» (1917) (т. 1) и рассказ, приведенный в записях «О любви» (т. 4).
10 Первая строка из стихотворения М. Цветаевой без названия цикла «Комедьянт» (1918). См. т. 1.
11 Из стихотворения М. Цветаевой «Милые спутники, делившие с нами ночлег!..» (1917). См. т. 1.
12 См. письмо Б. Пастернака М. Цветаевой от 14 июня 1922 г. (Переписка Пастернака. С. 299) и ответ Цветаевой в т. 6 (письмо 1).
13 См. письмо 5 к П. П. Сувчинскому и комментарий 1 к нему (т. 6), а также статью «Мой ответ Осипу Мандельштаму» (т. 5).
14 Вклеена вырезка из письма Броуна с его адресом. Имя вписано рукой Цветаевой.
15 В собрании Р. Н. Ломоносовой хранится экземпляр «Молодца» с дарственной надписью:
«Дорогой Раисе Николаевне Ломоносовой на долгую дружбу – и скорую встречу. МЦ.
Медон, 17-го февраля 1931 г.
P. S. А слова посвящения – слова прощания морского царя с Садком (былина) – единственные, которые из всей вещи привел (должно быть дальше не пошел!) и на которые обрушился местный критик Адамович, как на образец дешевой и слащавой лже-народности. (БЫЛИНА!)
Эта книжка одна из моих любимых – моих». (Минувшее. 1989, № 8. С. 250.)
14
1 См. письмо 21, а также письма к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
2 См. письмо 56 к А. А. Тесковой и комментарий 3 к нему (т. 6).
3 Брис Парэн – см. комментарий 4 к письму 56 к А. А. Тесковой (т. 6).
4 Челпанова – см. комментарии 5 к письму 72 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
5 См. письмо 56 к А. А. Тесковой (т. 6) и письмо 72 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарии к ним.
6 Младшая дочь Ирина. См. письмо 3 к В. К. Звягинцевой и А. С. Ерофееву и комментарий 1 к нему в т. 6.
7 Речь идет о Н. Вундерли-Фолькарт. См. письма 6 и 7 к ней.
8 …очередная Елена (Сестра моя Жизнь) – многие из стихотворений Б. Пастернака в книге «Сестра – моя жизнь» навеяны его любовью к Елене Александровне Виноград (по мужу – Дороднова; 1896–1987). Роман был недолгим. Подробнее см.: Пастернак Е. Б. Борис Пастернак. Материалы для биографии. М.: Сов. писатель, 1990. С. 297–316.
9 Опубликовано в журнале «Новый мир» (1931. № 1. С. 117).
10 См. письмо к Игорю Северянину и письмо 72 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
11 См. предыдущее письмо.
12 Р. Н. Ломоносова, очевидно, показывала письмо знакомым, уговаривая их помочь Цветаевой материально.
15
1 См. комментарий 10 к письму 3 к О. Е. Колбасиной-Чериовой (т. 6).
2 См. письма к П. П. Сувчинскому (т. 6).
3 В «Евразии» С. Я. Эфрон напечатал: «Очерки русского подполья» (1928, 29 декабря; 1929, 12 января); «От Комитета Парижской Группы евразийцев» (1929, 26 января); «Кадеты и революция» (1929, 9 марта); отзывы о советских журналах и др.
4 В «Новой Газете» (1931. № 4, 15 апреля) была опубликована статья С. Я. Эфрона «Долой вымысел: о вымысле и монтаже». В № 5 (1 мая) – «Заметки о кино».
5 «Руска кинематографска индустриjа» – «Руски архив» (1931. № 13).
6 См.: А. Эфрон. С. 43–44, 46–47, 50–52.
7 Например: «Октябрь 1917 года» (На чужой стороне. Берлин; Прага. 1925. № 11); «Видовая» (Своими путями. Прага. 1926. № 12/13); «Тиф» (Ковчег. Прага. 1926. № 1); «Тыл» (Благонамеренный. Брюссель. 1926. № 2).
8 См. письмо к В. В. Маяковскому.
9 Н. Городецкая. «В гостях у М. И. Цветаевой» (см. т. 4).
10 Русская народная сказка «Упырь». См. также комментарии к «Молодцу» (т. 3).
11 См. комментарий 8 к предыдущему письму.
12 Стихотворение 1924 г. (см. т. 2).
17
1 Сиротинин Василий Николаевич (1856–1934) – профессор Военно-медицинской академии. Эмигрировал, принимал участие в работе Русского госпиталя в Париже.
2 См. письма 64 и 75 к А. А. Тесковой (т. 6).
3 К письму приложена расписка: «25 долларов от Г<осподи>на Тихвинского получила. Марина Цветаева. Meudon (S. et О.) Jeanne d’Arc, 31-го марта 1931 г».
Леонид Михайлович Тихвинский был сыном расстрелянного за участие в «Таганцевском заговоре» Михаила Михайловича Тихвинского (1868–1921), профессора химии, коллеги Ю. В. Ломоносова по Киевскому политехническому институту. Л. М. Тихвинский должен был деньги Ломоносовым, и, надо полагать, что, отправляя перевод Цветаевой, он гасил часть своего долга.
4 Цветаева, возможно, имеет в виду свой роман (1923–1924 гг.) с Константином Болеславовичем Родзевичем. См. письма к нему в т. 6.
5 См. комментарий 2 к письму 18.
18
1 Речь идет об осложнениях, связанных с лечением Ю. Ю. Ломоносова (см письмо 7). Некоторое время существовала даже угроза ампутации ноги.
2 «Во время нашего пребывания в Медоне мне пришлось принять важное решение: уехать надолго из Франции. Решение это было для меня очень трудным. Марина превратила мой отъезд в настоящую драму. Это не значит, что она особенно горевала обо мне. Нет, в ее глазах, в моей жизни кончались «будни», наступило время тревог, неуверенности, полета в неизвестность <…> Разлука действительно сделалась трагедией. Помню Марину на вокзале, когда я села в вагон. Она стояла на перроне, бледная, безмолвная, неподвижная, как статуя» (Извольская Е. Поэт обреченности. Воздушные пути. Нью-Йорк. 1963. III. С. 160). В Японии Е. А. Извольская пробыла недолго, выйдя замуж, она вскоре вернулась во Францию.
19
1 «25 долларов от Г<осподи>на Тихвинского получила. М. Цветаева. Медон, 10-го мая 1931 г.»
20
1 О вечере 30 мая 1931 г. см. письма 79 и 80 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарии к ним.
2 См комментарий 1 к письму 80 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
3 См. комментарий 1 к письму 79 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
4 Международная колониальная выставка в Париже, май – октябрь 1931 г.
5 Е. В. Пастернак лечилась в это время в Германии.
6 Отдельным изданием «Крысолов» не вышел.
21
1 А. С. Эфрон гостила у В. И. и М. Н. Лебедевых.
2 Строки «Линий мало, // Мало талану» из стихотворения М. Цветаевой «В очи взглянула ..» (1917). См. т. 1.
3 С. Н. Андроникова-Гальперн. См. письма к ней.
4 См. комментарий 2 к письму 7 к Л. И. Шестову, а также письма 82 и 83 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
5 Бассиано (урожденная Чапин) Маргарет (Маргрит Гаэтани) де, княгиня (1880–1963). О ней и ее «воскресеньях», устраиваемых для сотрудников «Commerce» на версальской вилле, см.: IswоIskу Helen. Light before dusk: a Russian catholic on France. 1923–1941. New York, Toronto, Longmans, Green and Co., 1942 P. 43–45. См. также письмо 82 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
6 Цикл «Стихи к Пушкину», написанный летом 1931 г., был напечатан лишь в 1937 г. (Современные записки. № 63, 64). См. т. 2.
7 Стихотворение «Ода пешему ходу» при жизни Цветаевой не публиковалось. См. т. 2.
22
1 В письме от 20 ноября 1933 г. к Б. Л. Пастернаку Р. Н. Ломоносова комментирует прекращение переписки с Цветаевой: «<…> приходили отчаянные письма от М. И. Ц<ветаевой> с просьбами о денежной помощи, а мы сами были в долгу у всех друзей. Каждая Чубина операция, больничные счета увеличивали долги… и наша переписка с М<ариной> И<вановной> прервалась. Она приняла невозможное за нежелание». (Минувшее, 1989, № 8. С. 273.)
2 К письму приложена открытка с Рождественской картинкой работы А. С. Эфрон: «Meudon 29 дек<абря> 1931 г. Милая Раиса Николаевна, поздравляю Вас и Ваших с Рождеством и Новым Годом, желаю всего, всего лучшего, а главное – здоровья сына! Очень хотим все с вами увидеться – увидеть воочию! Целую Вас. Ариадна Эфрон». (Там же.)
