29
Москва, 9-го августа 1917 г., среда.
Милый Макс,
Оказывается — надо сделать поправку. Сережа говорит, что в крепостной артиллерии слишком безопасно, что он хочет в тяжелую*.
Если ты еще ничего не предпринимал, говори — в тяжелую, если дело уже сделано и неловко менять — оставь так, как есть. Значит, судьба.
Сереже очень хочется в Феодосию, он говорит, что там есть тяжелая артиллерия.
Милый Макс, если можно — не откладывай, я в постоянном страхе за Сережину судьбу. — И во всяком случае тяжелая артиллерия где бы то ни было лучше пехоты.
Скажи Пра, что я только что получила ее письмо, что завтра же ей отвечу, поблагодари ее.
Сегодня у меня очень занятой день, всё мелочи жизни. В Москве безумно трудно жить, как я бы хотела перебраться в Феодосию! — Устрой, Макс, Сережу, прошу тебя, как могу.
Целую тебя и Пра.
Недавно Сережа познакомился с Маргаритой Васильевной1, а я — с Эренбургом. Вспомнила твой рассказ об épilatoire** — и потому — не доверяла. У нас с ним сразу был скандал, у него отвратительный тон сибиллы. Потом это уладилось2.
Сереже Маргарита Васильевна очень понравилась, мне увидеться с ней пока не довелось.
МЭ.
— Макс! Ты может быть думаешь, что я дура, сама не знаю, чего хочу, — я просто не знала разницы, теперь я уже ничего менять не буду. Но если дело начато — оставь, как есть. Полагаюсь на судьбу.
Сережа сам бы тебе написал, но он с утра до вечера на Ходынке, учит солдат, или дежурит в Кремле. Так устает, что даже говорить не может.
——————
<Рукой С. Эфрона>
Милый Макс, ужасно хочу, если не Коктебель, то хоть в окрестности Феодосии. Прошу об артиллерии (легкая ли, тяжелая ли — безразлично), потому что пехота не по моим силам. Уже сейчас — сравнительно в хороших условиях — от одного обучения солдат — устаю до тошноты и головокружения. По моим сведениям — в окрестностях Феодосии артиллерия должна быть. А если в окрестностях Феодосии нельзя, то куда-нибудь в Крым — ближе к Муратову или Богаевскому3.
— Жизнь у меня сейчас странная и не без некоторой приятности: никаких мыслей, никаких чувств, кроме чувства усталости — опростился и оздоровился. Целыми днями обучаю солдат — маршам, военным артикулам и пр. В данную минуту тоже тороплюсь на Ходынку.
Буду ждать твоего ответа, чтобы в случае неудачи предпринять что-либо иное. Но все иное менее желательно — хочу в Феодосию!4
——————
Целую тебя и Пра.
Сережа.
Пра напишу отдельно.
* Я о крепостной написала тебе с чужих слов, не знала разницы (примеч. М. Цветаевой).
** Удаляющий волосы (фр.).
1 М. В. Сабашникова (1882–1973), художница и поэтесса.
2 О М. Цветаевой и И. Эренбурге. См.: письма к нему, а также письма к С. Эфрону (3), А. Бахраху (3), Р. Б. Гулю (4), а также М.А.Волошину воспоминания дочери М. Цветаевой (А. Эфрон. С. 117–120), И. Эренбурга (Люди, годы, жизнь. Воспоминания: В 3 т. Т. 1. М.: Сов. писатель, 1990. С. 238–245). Что касается эпизода, упомянутого в письме, то М. Волошин прокомментировал его в письме к Цветаевой 13 августа 1917 г. так: «Что от Вашей первой встречи произошел скандал, это совершенно естественно, так как вы оба капризники и задиры» (ЕРО. С. 155).
3 Муратов Павел Павлович (1881–1950) — искусствовед, писатель. Богаевский — см. письмо к Ж. Г. и К. Ф. Богаевским.
4 Однако с переводом Эфрона в Крым ничего не получилось. Он писал по этому поводу Волошину: «Милый Макс, спасибо нежное за горячее отношение к моему переводу в Крым. Маркс мне уже ответил очень любезным письмом и дал нужную справку. Но в Москве мне чинят препятствия и верно с переводом ничего не выйдет. Может быть, так и нужно. Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь — Крым будет невыносим…» (Коктебельский архив М. Волошина).
