<Медон, 1930г.>1
Дорогой господин Вилъдрак, я получила письмо Ваше, и книгу2. Не ответила Вам раньше лишь из нежелания превращать Ваш летний отдых в эпистолярный. Но поскольку Вы уже вернулись…
Вы спрашиваете меня, почему я рифмую свои стихи:
Я католик, я крещеный.
У меня есть пес ученый.
Очень я его люблю,
Хлебом я его кормлю!
(Жако, 6-ти лет, сын лавочницы из нашего дома)
Если бы указанный автор указанного четверостишия возгласил: «Я – христианин, обладатель собаки, которую кормлю хлебом», – этим бы он ничего не сказал ни себе, ни другим: этого бы просто не было; а вот – есть.
Вот почему, господин Вильдрак, я рифмую стихи.
Белые стихи, за редчайшими исключениями, кажутся мне черновиками, тем, что еще требует написания, – одним лишь намерением, не более.
Чтобы вещь продлилась, надо, чтобы она стала песней. Песня включает в себя и ей одной присущий, собственный – музыкальный аккомпанемент, а посему – завершена и совершенна и – никому ничем не обязана.
(Почему я рифмую! Словно мы рифмуем – «почему»! Спросите народ – почему он рифмует; ребенка – почему рифмует он; и обоих – что такое «рифмовать»!)
Вот попытка ответа на Ваш – легчайший! – упрек мне в том, что звуковое начало в моих стихах преобладает над словом, как таковым (подразумевается – над смыслом)! – Милый друг, всю свою жизнь я слышу этот упрек, просто – жду его. И Вы попали в точку, ничего обо мне не зная, с первого взгляда (по первому слуху)! Однако Вы оказались проницательнее других, сопоставив не только звук и смысл, но и – слово (третью державу!) Упрек же Ваш, вместо того чтобы огорчить или я опечалить, заинтересовал меня, как повод к спору, из которого я могла бы немало извлечь для себя.
Я пишу, чтобы добраться до сути, выявить суть; вот основное, что могу сказать о своем ремесле. И тут нет места звуку вне слова, слову вне смысла; тут – триединство.
Поймите, дорогой господин Вильдрак, я защищаю не свой перевод «Молодца» – не самоё себя, а свое дело: правое дело.
Я Вам буду только благодарна, если Вы укажете мне те или иные – или просто неудачные – или невнятнозвучащие – места, тем более что я – иностранка. Я могу плохо владеть рифмой – согласна; но Вам никогда не убедить меня в том, что рифма сама по себе – зло.
(Только не сердитесь! Если сержусь я – то в полном к Вам доверии.)
О Вашей книге. Знаете ли, она мне очень напоминает Рильке, Рильке в «Записках»3.
Ваша книга – обнаженное сердце, не защищенное формой, книга – сказанная, не написанная, а поэтому скорее услышанная, чем прочтенная. Я ее перечитала три раза. И себя нашла в ней (вот Вам случай поверить мне на слово!) – главное в «Быть Человеком»4, главное в: «Коль встретишь ты того, кто золотом владеет», главное в: «Бесстрастно говорят – подай и принеси»5, главное в этих «подай и принеси», весомых, как существительное; которые я выделила бы курсивом; которые я прочла – курсивом!
«Кушать подано» – та, подающая, та, принимающая, о «подаче» не думают; но Вы – я – мы – поэты, мы – обостренный слух, думаем за них: подано обеими моими руками – ее рукам, платиновым и праздным. Не так ли?
Харчевня, это весь Рильке. Рассказы о Боге6, Его собственное во внутренней сущности вещей. Когда я произношу имя Рильке, я имею в виду братство. Подделываться под Рильке невозможно, можно родиться, можно быть Рильке7. В этой книге, наполненной любовью, Вы его брат, как человек, в этом Вы вместе – «братья-люди». Вы как его брат-дерево, его брат-волк.
И что меня особенно трогает – не знаю и не хочу даже знать, почему, – столь часто повторяемое Вами слово «милый», «милая», – не столько к людям относимое, такое скромное и такое не стихотворное!
…Voici le cavalier sans cheval! 8
Этой строкой определен Ваш выбор в жизни, может быть даже – прежде жизни! Кто хочет, может завести себе коня; кто хочет – молитвенник, но, не имея их, – быть (всадником, монахом) – высшая гордыня или высочайший отказ.
Как мне знаком этот всадник без коня!..
…Не странно ли, что я, влюбленная в рифму более, чем кто-либо, обратилась именно к Вам, высокомерному ее неприятелю? Не проще ли было бы привести моего «Молодца» в гостеприимный стан друзей рифмы – если таковой существует?9
Прежде всего и во всем: мой инстинкт всегда ищет и создает преграды, т. е. я инстинктивно их создаю – в жизни, как и в стихах.
Итак, по-своему, я была права.
Дальше: нас с Вами связывают узы родства. Вы ведь любите Россию и Пастернака; и, главное, Рильке, который не поэт, а сама поэзия.
Пишу все это, чтобы сообщить Вам, что я с большим удовольствием приду в этот вторник к 4 ч. на 12, rue de Seine10.
До свидания, дорогой господин Вильдрак. Вам решать, хотите ли Вы меня видеть. Если бы я не послала Вам рукопись, я бы испытывала по отношению к Вам ту же свободу, что и по отношению к Вашей книге: ame a ame (восхищаетесь этими тремя а!), но – мне неловко, что я попросила Вас ее прочитать, и поэтому буду молчать, пока не заговорите Вы.
МЦ.
P. S. Присланный Вами милый стишок о тетушке, которая, подметая пол, нашла апельсин, полон смысла и солнца; солнечное воскресенье, вощеный паркет, апельсиновый апельсин… и сама тетушка в чепце, смахивающем на фригийский колпак11… но меня понесло, и Вы уже морщитесь.
Р. S. Мой Жако незнаком с псалмами, ибо он – истинный язычник и сын язычников, к тому же ходит в коммунальную школу, а не к г<осподи>ну кюре.
Только рифма (необходимость срифмовать ученую собаку) превратила его в «крещеного». Как всегда, «в начале было слово», что до самой собаки, вернее – пса, то он действительно существует, с чего мне и следовало начать. Это – Зиг; ученый или нет, он шастает по помойкам.
Вильдрак (настоящая фамилия Мессаже) Шарль (1882–1971) – французский поэт, прозаик, драматург. Впервые выступил в 1901 г. с брошюрой «Свободный стих» («Le verlibrisme»).
Переписка Цветаевой с Вильдраком началась в 1930 г., когда она послала ему главы своего французского «Молодца» («Le Gars»).
«Из дружбы с Ш<арлем> В<ильдраком> ничего не вышло: дружбы не вышло. Переписывались по поводу моего «Gars» – ни в чем друг друга не убедили – и не разубедили – я поэт, он нет (и поэт: a ses heures , а у меня – ни часу, чтоб не), несколько раз встретились в гостиной, с гостями – в столовой, с семьей – и потом кончилось: понемножку сошло на нет», – писала Цветаева в 1938 г., перенося письмо Вильдраку в тетрадь (цит. по копии из архива составителя).
Впервые – Новый мир. 1969. № 4. С. 203–205. (Пер. с фр. А. Эфрон.) Печатается по тексту первой публикации (с дополнительными вставками по рукописной копии, выполненной А. Эфрон и хранящейся в архиве составителя. Перевод вставок В. Лосской).
1 Письмо включает в себя фрагменты других писем Цветаевой к Вильдраку, написанных в то же время.
2 Судя по содержанию письма, Цветаева получила от Вильдрака его сборник стихов «Livre d’amour» (Книга любви, 1914).
В архиве Цветаевой хранится также книга для детей Вильдрака «Розовый остров», которую автор подарил сыну Цветаевой Георгию со следующей дарственной надписью: «Госпоже Марине Цветаевой, с надеждой на то, что эта история покажется ей достойной быть рассказанной ее маленькому «Молодцу» (пер. А. С. Эфрон).
3 Имеются в виду «Записки Мальте Лауридса Бритте» (1910) Рильке.
4 Стихотворение Вильдрака из его сборника «Книга любви».
5 Первые строчки стихотворении без названия из «Книги любви».
6 Имеется в виду сборник рассказов Рильке «Истории о господе Боге».
7 Переписывая письмо в тетрадь, Цветаева здесь сделала помету: «кто угодно не может родиться Рильке. 5 августа 1938 г. – переписывая».
8 Начальная строка стихотворения Ш. Вильдрака из цикла «Les Conquerants» («Завоеватели»).
9 Об одном из чтений Цветаевой перед публикой своего французского «Молодца» см. письмо 56 к А. А. Тестовой и комментарий 3 к нему (т. 6).
10 По-видимому, адрес Ш. Вильдрака.
11 Головной убор древних фригийцев, послуживший моделью для шапок участников Великой французской революции.
