Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
20-го марта 1928 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Вы незаслуженно-добры ко мне. Это не фраза. Сейчас обосную. Если бы Вы любили мои стихи – или любили бы меня – но ни тех ни другой Вы не знаете (может быть и знали бы – не любили бы!) – поэтому Ваш жест совершенно чист, с моей же стороны – ничем незаслужен. И, честное слово, в данную минуту, когда пишу, он совершенно затмевает (прочтите производя от света, наоборот) мне все то, что реально несет. Вроде как: когда есть такие хорошие люди – черт с деньгами!
Когда мне говорят: «хочу, но не знаю выйдет ли» или «хотел, но ничего не вышло», я слышу только «хочу» и «хотел», – «ничего» никогда не доходит. – «Спасибо за хочу».
– Ну вот. А засим, со стыдом, как от всего денежного, которое ненавижу и которое мне платит тем же (кто кого перененавидит: я ли деньги, деньги ли меня??) – вот прошение. И наперед, выйдет или не выйдет, – спасибо за хочу.
МЦ.
– Да! Скоро выйдет моя книга «После России», все стихи написанные за границей, я Вам ее пришлю1, не давайте мужу, пусть это будет вне литературы, не книга стихов, Ваше со мной. Очень хочу, чтобы Вы ее как-то – приняли, – а если ничего не выйдет, Вы мне тоже скажите: – Спасибо за хочу!
2
Meudon (S. et О.) 2,
Avenue Jeanne d’Arc
21-го апреля 1928 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Не будет ли с моей стороны нескромным запросить Вас, вышло ли что-нибудь из моей писательской получки1 – от журналистов через С. В. Познера я уже получила2.
Может быть еще и собрания не было?
Простите, ради Бога, за хлопоты.
Сердечный привет и благодарность.
М. Цветаева.
3
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
4-го мая 1928 г.
Дорогая Вера (можно?)
Дела с билетами хуже нельзя1. Все отказываются. Из тех по Вашим адресам продано пока два – по 25 фр<анков>. Вечерами объелись и опились. Последний вечер – ремизовский2 – окончательно подкосил. Отказы складываю в один конверт, – не деньги, так опыт (бесполезный, ибо знала наперед). Познер, напр<имер>, не ручается ни за один и трогательно просит забрать – «может быть еще как-нибудь пристроите». Таких писем у меня уже 7. Зал будет полный (входные по 5 фр<анков>, дороже нельзя из-за налога), а касса пустая. Я в полном огорчении. У Мура (сына) кашель уже 8-ой месяц, как начал после скарлатины так и не кончил. Его необходимо увезти, ибо наследственность с обеих сторон дурная (у мужа 16-ти лет был процесс, возобновившийся в Галлиполи, а с моей стороны – умерла от легочного туберкулеза мать). Я слишком умна, чтобы ненавидеть буржуазию – она ПРАВА, потому что я в ней – ЧУЖОЙ, куда чужее самого архи-коммуниста. (NB! Обратное буржуа – поэт, а не коммунист, ибо поэт – ПРИРОДА, а не миросозерцание. Поэт: КОНТР-БУРЖУА!
Итак, все правы и всё в порядке, кроме Муркиных бронх, – и это единственное, по существу, до чего мне, кроме стихов, дело.
– Читаю сейчас вересаевскую летопись «Пушкин в жизни» – знаете? (Сплошь свидетельства современников или их близких потомков, одно например такое:)3
«Плохие кони у Пушкина были, вовсе плохие! Один был вороной, а другой гнедко – гнедой… Козьяком звали… по мужику, у которого его жеребеночком взяли. (Козьяк, а то Козляк, – тоже болотный гриб такой). Этот самый Козьяк совсем дрянной конь был, а только долго жил. А вороной, тот скоро подох».
Михайловский старик-крестьянин
по записи И. Л. Щеглова.
Новое о Пушкине. С. П. Б. 1902, стр. 202.
Спасибо за Надю4. О ней, бывшей, речь еще впереди. А знаете полностью тот стих Рильке?
Vergangenheit steht noch bevor.
Und in der Zukunft liegen Leichen… 5
He хотелось – Leichen (начертания).
Целую Вас, пишите.
МЦ.
3
Meudon (S. et O.) 2,
Avenue Jeanne d’Arc
5-го мая 1928 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Я все еще под ударом Вашего письма1. Дом в Трехпрудном – общая колыбель – глазам не поверила! Первое, что увидела: малиновый бархат, на нем альбом, в альбоме – личико. Голые руки, открытые плечи. Первое, что услышала: «Вера Муромцева» (Раечка Оболенская, Настя Нарышкина, Лидия Эверс2, никогда не виденные, – лица легенды!) Я росла за границей, Вы бывали в доме без меня, я Вас в нем не помню, но Ваше имя помню. Вы в нем жили как звук.
«Вера Муромцева» – мое раннее детство (Валерия меня старше на 12 лет)3, «Вера Муромцева», приезды Валерии из института – прерываю! – раз Вы меня видели. Я была в гостях у Валерии .(4 года) в приемный день, Валерия меня таскала по всему институту, – все меня целовали и смеялись, что я такая серьезная – помню перегородку, над которой меня подняли. За ней был лазарет, а в лазарете – скарлатина. Поэтому до сего дня «скарлатина» для меня ощущение себя в воздухе, на многих вытянутых руках. (Меня подняли всем классом.)
Валерия нас с Асей (сестрой) любила только в детстве, когда мы выросли – возненавидела нас за сходство с матерью, особенно меня. Впервые после моей свадьбы (<19>12 г.) мы увиделись с ней в 1921 г. – случайно – в кафе, где я читала стихи.
Есть у нас еще родство, о нем в другой раз, – семейная легенда, которую Вы может быть знаете.
– Но – как Вы могли, когда я была у Вас, меня не окликнуть? Ведь «Трехпрудный» – пароль, я бы Вас сразу полюбила, поверх всех евразийств и монархизмов, и старых и новых поэзии, – всей этой вздорной внешней розни. – Уже люблю. –
Целую Вас.
МЦ.
Если Вам любопытна дальнейшая судьба «Лёры»- расскажу Вам, что знаю.
<Приписка на полях:>
«Вера Муромцева». «Жена Бунина». Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых. (Говорю о своем восприятии, до Вашего письма.)
– Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ.
5
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
23-го мая 1928 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Ваше письмо совершенно изумительно. Вы мне пишете о Наде Иловайской, любовью к которой – нет, просто КОТОРОЙ – я болела – дайте вспомнить! – год, полтора. Это было мое наваждение. Началось это с ее смерти – я тогда была в Германии, в закрытом учебном заведении, мне было 10 лет. «Умерла Надя Иловайская» (письмо отца). Последнюю Надю я помнила в Нерви – розу на гробах! – (все вокруг умирали, она цвела) – Надю на Карнавале, Надю на bataille de fleurs 1. Я ей нравилась, она всегда меня защищала от матери, которой я тогда – et pour cause! – не нравилась. Но дружны мы не были – не из-за разницы возраста – это вздор! – а из-за моей робости перед ее красотой, с которой я тогда в стихах не могла справиться (пишу с 6-ти лет, в Нерви мне было 8 л<ет>2 – проще: дружны мы не были, потому что я ее любила. И вот – неполных 2 года спустя – смерть. Тут я дала себе волю – полную – два года напролет пролюбила, про-видела во сне – и сны помню! – и как тогда не умерла (не сорвалась вслед) – не знаю.
Об этом – о, странность! – я Вам говорю ПЕРВОЙ. Помню голос и похолодание спинного хребта, которым – с которым я спрашивала отца на каком-нибудь Ausflug в Шварцвальде (лето 1904 г.) – «А… Надя Иловайская… когда умирала… очень мучилась?» Эту любовь я протаила в себе до – да до нынешнего часа! и пронесла ее сквозь весь 1905 г. Она затмила мне смерть матери (июль 1906 г. – от того же).
«Надя Иловайская» для меня – вся я 10 лет: БЕЗДНА. С тех пор я – что? научилась писать и разучилась любить. (И первое не совсем, и второе не совсем, – даст Бог на том свете – первому разучусь совсем, второму научусь заново!)
– В первый раз «Трехпрудный», во второй раз «Надя Иловайская» – Вы шагаете в меня гигантскими шагами – шагом – души.
А поэтессу, о которой Вы говорите, я знаю, имею даже одно письмо от нее3 (1925 г., тогда только что приехала в Париж) – по письму и по встрече с ней (одной) не полюбила, может быть из Ваших рук – полюблю, но это будете Вы. Предпочитаю из Ваших – Вас же. Как и Вас (говорю о книге, которая до сих пор не вышла)4 прошу любить или не любить – но без ПОСРЕДНИКА. Почему Вы думаете, что поэтесса лучше поймет? И может быть мне Ваше непонимание (ОРГАНИЧЕСКОЕ) дороже. И ведь можно – совсем} без стихов! Стихи, может быть. – pis аllег , – а?
Еще одно: не бойтесь моего жара к Вам, переносите его со спокойствием природы – стихов – музыки, знающих род этого жара и его истоки. Вы на меня действуете МАГИЧЕСКИ, «Трехпрудный», «Н<адя> И<ловайская>» – слова заклятья. При чем тут Вы? И при чем тут я?
Этих времен никто не знает, не помнит, Вы мне возвращаете меня тех лет – незапамятных, допотопных, дальше чем ассири<яне?> и вавилоняне. Я там никогда не бываю, живу свой день, в холоде, в заботе, в жесткости – и вдруг «Sesam, thue dich aufl» 5 (моя «контр-революция» распространяется и на немецкое правописание: Thoг, That и т. д. Ненавижу ущерб).
Как же горе, раскрывшейся (проследите сказку с точки зрения горы, а не героя. Совпадение желаний – мало! – необходимость) – как же горе, раскрывшейся, не благодарить, не обнять, не замкнуться на нем? Подумайте об одиночестве Сезама!
О другом. Скоро мой вечер6, хочу заработать на летний отъезд. Куда ехать на Средиземное море? Пансион не нужен (нас четверо), нужно самое скромное, распроубогое – но – жилище – minimum 2 комн<аты> с кухней, моя максимальная платежеспособность – 350 фр<анков> в месяц. (Хочу на 3 месяца.) В город не хочу ни за что, хочу дыры. Может быть Вы знаете? Что-нибудь около 1000 фр<анков> за три месяца, немножко больше. Дико соскучилась по югу, на котором не была – да уже 11 лет! Мой последний юг – октябрь 1917 г., Крым.
Мур (сын) всю зиму напролет прокашлял, Сережа (муж) еле таскает ноги (болезнь печени, а главное – истощение), я вся в нарывах (малокровие), всё это святая правда. Была бы Вам очень благодарна, дорогая Вера Николаевна, за совет. Еще: кто бы мне из Ваших знакомых здесь в Париже помог с билетами (25 фр<анков>, на эти билеты вся надежда, остальные входные по 5 фр<анков> (больше нельзя из-за налога). Вечер 17-го июня, меньше месяца.
А летом Вы бы ко мне приехали в гости, ведь Grasse не так далеко от – предположим Hyeres7 (все говорят об Hyeres и его окружении, но ни одной достоверности). Познакомились бы со всеми нами. Аля (14 лет) выше меня ростом, огромная, но девочка будет красивая. Мур уже сейчас красив, но по-своему. Громадный породистый – не то амур, не то кот. А когда серьезен – ангел. Все: «он у Вас с какого-то старинного мастера»… один даже определил месторождение: «с Севера Италии, из Ломбардии».
В следующем письме пришлю его карточку, сегодняшнее бы перетяжелило.
Да! никаких 300 фр<анков> от журналистов, естественно (отнесите последнее не к своей доброй воле, а к моему злосчастию!) не получила. А как были – есть – будут нужны!
Целую Вас нежно. Зовите меня Мариной.
МЦ.
6
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
10-го апреля 1930 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Чувствую и сознаю, что минута неподходящая, но – этот вечер1 вся моя надежда: у меня очень болен муж (туберкулез легких – три очага + болезнь печени, к<отор>ая очень осложняет лечение из-за диеты). Кр<асный> Крест второй месяц дает по 30 фр<анков> в день, а санатория стоит 50 фр<анков>, мне нужно 600 фр<анков> в месяц доплачивать, кроме того стипендия со дня на день может кончиться, гарантии никакой, а болезнь – с гарантией – с нею не кончится.
Билеты продаю по 50 фр<анков> в по 25 фр<анков>. Просьба, если за 50 фр<анков> дело не выйдет, отчеркните правый угол конверта красным карандашом, это значит, что билет 25 фр<анко>вый. (А то 50-франковые захотят сидеть в первых рядах, – чтобы не было путаницы). Один билет, для образца, отчеркиваю.
Мне очень совестно всегда просить Вас, но мне сейчас труднее чем когда-либо: дочь учится, я одна с мальчиком, хозяйством, вечером, писаньем, заботами о муже, т. е. одна со своими двумя руками.
Вот.
Сердечное пожелание удачи Вам – вам – в вашем вечере.
М. Цветаева
7
Meudon (S. et О.)
2, Avenue Jeanne d’Arc
23-го апреля 1930 г.
Христос Воскресе, дорогая Вера Николаевна! И одновременно – Воистину, потому что милое письмо Ваше не могла воспринять иначе как: Христос Воскресе! –
Сердечное спасибо, Вы очень добры, и все это очень растравительно. Трагическая часть вечера – в сочувствии, а не в равнодушии: последнее в бытовом порядке вещей, и во мне ничего не вызывает. Такая же присылка как Ваша – ВСЁ.
Ну вот.
Целую Вас.
МЦ.
… Будет скоро тот мир погублен!
Погляди на него тайком –
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом…1
(16-ти лет, в 1910 г.2 – не знала, что сожгут!3)
Да! Если устали (а устали наверное!) – на мой вечер не приходите, тем более, что я буду читать последней и немного. Когда-нибудь ( – да!) увидимся по-человечески – посидим, поговорим, а это ведь лучше «вечеров»? –
8
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
6-го августа 1933 г.
Дорогая Вера Николаевна,
– Если Вы меня еще помните. –
Я сейчас погружена в наш трехпрудный дом (мир) и обращаюсь к Вам, как к единственной свидетельнице (жутко звучит, а?), – как к единственной-здесь-свидетельнице1. Но до вопросов хочу сказать Вам, что вещь, которую Вы м. б. на днях прочтете, мысленно посвящена Вам, письменно не решилась, п. ч. не знаю, так ли Вы всё это видите, как я – глазами моего раннего детства. У меня с собой ни одной записи: одна память.
Ряд вопросов:
1) Вашего отца2 или его брата Сергея3 любила Варвара Димитриевна Иловайская? (Хотелось бы, чтобы Вашего). «В<арвара> Д<митриевна> любила Муромцева, но отец не позволил» – такова твердая легенда нашего трехпрудного дома4. Почему не позволил? Либерализм Муромцевых и консерватизм Иловайского?
Если Вы что-нибудь об этой любви знаете – дайте мне всё, что знаете. Если не хотите гласности, могу не называть имен, как не назвала Вашего. Тогда дайте приметы того из братьев, которого она любила (он ведь ее, наверное, тоже?). Приблизительный возраст обоих, его внешность, место и длительность знакомства, встречались ли потом, как встречались… (Не бойтесь меня: мною движет – любовь).
2) Что Вы знаете о дружбе Иловайских с Муромцевыми? Откуда повелась (и как могла – при такой разнице – всего?!) Знаю только, что Цветаевы – в их Иловайской части – с Муромцевыми чем-то связаны. Чем? Помню, что мой отец постоянно встречался с ними (вами?) у Анны Александровны Адлер5, крестной моего брата Андрея. Там я, по-моему, девочкой встречала Вашу двоюродную сестру6 (блондинку?), всю какую-то острую.
3) Всё, что знаете об Иловайских. Во-первых – год его рождения. (По-моему – 1825 г., п. ч., со слов брата Андрея, умер в 1919 г., 94 лет)7. На ком был женат первым браком Д<митрий> И<ванович>, т. е. кто мать Варвары Димитриевны. Имена и возраст ее умерших братьев (двое! Помню детские лица в иловайском альбоме, а м. б. – одно лицо в двух видах, к<отор>ое я принимала за два). От чего умерли?8
4) Знаете ли Вы что-нибудь о прабабке румынке «Мамаке»? Ее еще несколько дней застала в доме наша мать. Умерла она в моей комнате. Чья она прабабка? М. б. мать первой жены Д<мнтрия> И<вановича>? Но почему румынка? Это – твердо знаю.
5) Помните ли Вы В<арвару> Д<митриевну>? Если Вы сверстница Валерии – это вполне возможно. Какая была? (хотя бы самое Ваше детское впечатление). Всё, что о ней и о доме Иловайских помните, вплоть до пустяков.
Я у Иловайских в доме была только раз, с отцом, уже после смерти моей матери, но их дух жил – в нашем.
6) Видели ли Вы когда-нибудь мою мать? (Марию Александровну Мейн). Какая она была? Если даже не нравилась (я ведь тоже не нравлюсь!) – почему, чем? Были ли Вы когда-нибудь в нашем доме при моей матери (мы уехали осенью 1902 г., а умерла она летом 1906 г.) Если да – каков был дом при ней? Дух дома. М. б. и нашего с Асей деда, Александра Даниловича Мейн, помните? Если да – каков был? (Он умер, когда мне было 7 лет, я его отлично помню, как, впрочем, всё и всех – с двух лет, но ведь это воспоминания изнизу!) Если видели хоть раз – каков остался в памяти? М. б. и нас с Асей, маленькими, помните? (Валерия меня очень любила, а мать – больше – Асю.) Я ведь помню «Вера Муромцева», и в альбоме Вас помню. Вы с Валерией вместе учились в институте? Или я путаю?
7) О моем отце – всё, что можете и помните. Вы ведь были его любимой слушательницей? Что (в точности) Вы у него слушали? Каков он был с учащейся молодежью? Каков – дома, со всеми вами? Я ведь всего этого не застала, знаю его уже после двух потерь, п. ч. большой кусок детства росла без него.
8) Возвращаюсь к Иловайским. Всё, что знаете о смерти Нади и Сережи. Я их отлично помню, и в Трехпрудном («живые картины») и у нас в Тарусе (Сережа рыл в горе лестницу и я, семи лет, немножко была в него влюблена) – и в Nervi. Моя мать их очень любила (и любила, и любовалась!) и всегда выручала и покрывала (Надю: Сережа был очень тихий, и всегда при матери). Помню один Надин роман – с тоже молодым, красивым и больным – я тогда носила письма и ни разу не попалась! И «bataille de fleurs» помню, когда в Надю бросали цветами, а в А<лександру> А<лександровну>9 какой-то дрянью в бумажках (не конфетти, а чем-то веским, – песком кажется!). После Nervi – в Спасское? А умерли – в 1904 г. или в 1905 г.? Кто раньше? (Кажется, Сережа?) Знали ли, что умирают? Отец рассказывал, что Надя была необычайно-красива перед смертью – и после. Отношение Д<митрия> И<вановича>. Отношение А<лександры> А<лександровны>. (С<ережа> любимец был?)
9) Судьбу Оли. За кого вышла?10 (знала, но забыла). Жива ли еще? Есть ли дети? Счастливый ли оказался брак?
10) Жива ли А<лександра> А<лександровна>, а если нет, когда умерла? У кого из родителей был в молодости туберкулез? (Иловайская «овсянка».) В 1918 г. или в 1919 г. умер Иловайский?
Все даты, которые помните.
Когда будете отвечать, дорогая В<ера> Н<иколаевна>, положите мое письмо перед собой: упомнить мои вопросы невозможно, я и то списала их себе в тетрадь. Помните, что каждый вопрос мне важнее всех остальных, и ответьте, по возможности, на все. Можете совершенно сокращенно, в виде конспекта, пробелы заполню любовью, мне важны факты, я хочу воскресить весь тот мир – чтобы все они не даром жили – и чтобы я не даром жила!
Знаю, что это – целая работа (говорю о Вашем ответе), целый спуск в шахту или на дно морское – и еще глубже – но ведь и вы этому миру причастны, и Вы его любили… Взываю к Вам как к единственной свидетельнице!
Получив мое письмо, отзовитесь сразу открыткой, а письма буду ждать. Его нельзя писать сразу. Но, когда начнете, увидите, что совсем не так невозможно его написать, как казалось, пока не начинали…
Теперь – слушайте:
(Открытка с видом Музея Александра III, сверху снятого, во всем окружении зеленых дворов и домов. Прекрасная.)11
Дорогая Марина! Пишу Тебе, чтобы сообщить печальную весть: 8-го апреля в 11 ч. 50 мин<ут> вечера умер (от маминой болезни) брат Андрей, почти 43 лет. Был в сознании, умер недолго мучаясь, легче мамы. Жена его 12 и я три года слали его к врачу, он же не шел, а когда пошел – было поздно. Питание имел до конца исключительное, жена делала всё, что могла. Лежал он 2 месяца 3 недели. Я говорила с ним за три дня, сидела у него долго, наедине, днем. Вдруг сказал: – А болезнь не умеют описывать… (писатели). – И смерть не умеют. Я не стала убеждать, что смерти не будет – ложь ведь. Я сказала, почему я думаю, что не умеют, о своем отсутствии страха перед смертью, а потом стала говорить о кумысе, о лете, о санатории. Он то думал, что будет жить, то нет. Девочке 2 года 2 мес<яца>13. Большая, очень милая. Когда уходила, целуя его, видела, как он нежно, светло, по-новому смотрит, глаза широкие – и полу-улыбка.
А 8-го днем ему стало хуже и он сказал жене: – Женечка, я умираю. А я как раз вдруг позвонила из загорода, с работы. – «Ему хуже». Я поехала. И он уже был неузнаваем, полусидел, задыхался, часто и мелко дышал, полузакрытые глаза. Увидев меня: – Зачем все пришли? Ничего такого особенного со мной нет. – Но когда я отошла к столу – тихонько позвал. Я подошла. Он стал правой рукой делать ловящие, гладящие движения – ко мне. Я гладила и держала его руку. Жалею, что не поцеловала ее, но не хотелось жеста, ему (весь – сдержанность). После лекарства стал засыпать. (За лекарством ходила я в аптеку, когда он: «Дайте лекарства», а их не признавал, обычно.) В мое отсутствие пришла Валерия (не видела последние 3 месяца). Он ей сказал: – Ведь я еще могу жить, мог бы – у меня еще целое легкое. Удушье? Пройдет? Но от него можно задохнуться – ночью. – Ну, что ты! (Валерия). – Проснешься.
Мы ушли, когда он стал дремать. Уходя, я поцеловала его, спросила, не хочет ли он поесть – ответ тот же, что мамин – нет, головой. Передала привет от сына , ушла. Придя позвонила о горячих бутылках и узнала, что скончался. Поехала туда, помогла одевать, причесать, и всю ночь была над ним, и жена. Утром прилегла на час тут же. Похоронили в папиной могиле (папа считается мировым ученым I категории А). Папин гроб цел. Начинается весна на кладбище. Он рядом с мамой – она так его любила. Его девочка (Инна) целую неделю всё: – А где папа, мама? Где папа? Нет папы – папа ушел? – Он в день смерти простился с женой и обеими девочками: дочкой и падчерицей (11 л<ет>)14, которую очень любил. Тебя вспоминал за несколько дней.
(Всё письмо невероятно-мелким почерком, ибо уместилось на открытке. Последнее: Тебя вспоминал… разобрала только сейчас, переписывая, даже не разобрала, потому что разобрать – невозможно, а сразу прочла.)
Теперь Вы может быть поймете, дорогая Вера Николаевна, почему мне нужно воскресить весь тот мир – с его истоков.
До свидания, буду ждать с чувством похожим на тоску.
Марина Цветаева
Умоляю этого письма (ни Асиного ни моего) не показывать никому. Не надо. – Только Вам. –
<Приписка на отдельном листе:>
Письмо написано давно, только сейчас узнала Ваш адрес от А. Ф. Даманской15, которую видала вчера и которая шлет Вам сердечный привет.
МЦ.
12-го авг<уста> 1933 г.
9
Clamarl (Seine)
10, Rие Lazare Carnot
19-го авг<уста> 1933 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Самое сердечное и горячее (сердечное и есть горячее! Детская песенка, под которую я росла:
«Kein Feuer keine Kohle
Kann brennen so heiss…»)
– итак, самое сердечное спасибо за такой отклик.
Первое, что я почувствовала, прочтя Ваше письмо: СОЮЗ. Именно этим словом. Второе: что что бы ни было между нами, вокруг нас – это всегда будет на поверхности, всегда слой – льда, под которым живая вода, золы – под которой живой огонь. Это не «поэзия», а самый точный отчет. Третье: что бывшее сильней сущего, а наиболее из бывшего бывшее: детство сильней всего. Корни. Тот «ковш душевной глуби» («О детство! Ковш душевной глуби»1 – Б. Пастернак), который беру и возьму эпиграфом ко всему тому старопименовскому – тарусскому – трехпрудному, что еще изнутри корней выведу на свет.
Долг. Редкий случай радостного долга. Долг перед домом (лоном). Знаю, что эти же чувства движут и Вами.
Слушайте. Ведь все это кончилось и кончилось навсегда. Домов тех – нет. Деревьев (наши трехпрудные тополя, особенно один, гигант, собственноручно посаженный отцом в день рождения первого и единственного сына) – деревьев – нет. Нас тех – нет. Все сгорело до тла, затонуло до дна. Что есть – есть внутри: Вас, меня, Аси, еще нескольких. Не смейтесь, но мы ведь, правда – последние могикане. И презрительным коммунистическим «ПЕРЕЖИТКОМ» я горжусь. Я счастлива, что я пережиток, ибо всё это – переживет и меня (и их!).
Поймите меня в моей одинокой позиции (одни меня считают «большевичкой», другие «монархисткой», третьи – и тем и другим, и все – мимо) – мир идет вперед и должен идти: я же не хочу, не НРАВИТСЯ, я вправе не быть своим собственным современником, ибо, если Гумилев:
– Я вежлив с жизнью современною…2
– то я с ней невежлива, не пускаю ее дальше порога, просто с лестницы спускаю. (NB! О лестницах. Обожаю лестницу: идею и вещь, обожаю постепенность превозможения – но самодвижущуюся «современную» презираю, издеваюсь над ней, бью ее и логикой и ногою, когда прохожу. А в автомобиле меня укачивает, честное слово. Вся моя физика не современна: в подъемнике не спущусь за деньги, а подымусь только если не будет простой лестницы – и уж до зарезу нужно. На все седьмые этажи хожу пешком и даже «бежком». Больше, чем «не хочу» – НЕ МОГУ.) А если у меня «свободная речь» – на Руси речь всегда была свободная, особенно у народа, а если у меня «поэтическое своеволие» – на это я и поэт. Все, что во мне «нового» – было всегда, будет всегда. – Это всё очень простые вещи, но они и здесь и там одинаково не понимаются. – Домой, в Трехпрудный (страна, где понималось – всё) Жажду Вашего ответного листа на мой опросный. «России и Славянства» еще не получила3, жду и сражена Вашим великодушием – давать другому свое как материал – сама бы так поступила, но так пишущие не поступают. Очевидно, мы с Вами «непишущие».
Глубоко огорчена смертью Вашего отца: Вашим горем и еще одним уходом. (Мы с Вами должны очень, очень торопиться! дело – срочное.) Так у меня здесь совсем недавно умер мой польский дядя Бернацкий, которого я в первый раз и в последний видела на своем первом парижском вечере, а он всё о нашей с ним Польше знал. К счастью, еще жива его сестра и она кое-что знает – и есть портреты. (О встрече с собой, живой – на портрете моей польской прабабки Гр<афини> Ледуховской – когда-нибудь расскажу. Сходство – до жути!)
Словом, я с головой погружена в весь тот мир. Помните (чудесный) роман Рабиндраната <Тагора> «Дом и Мир»?4 У меня Дом – Мир!
Дорогая Вера Николаевна, пишите и Вы, давайте в две – в четыре руки – как когда-то играли! (М. б. и сейчас играют, но я в отлучке от рояля вот уже 11 лет, даже видом не вижу.)
– Спасибо за память об Андрее, за то, что так живо вспомнили – и напомнили. Я ведь его подростком не знала, 1902 – 1906 г. мы с Асей жили за границей. И вдруг из Ваших слов – увидела именно в дверях передней – и это так естественно: всегда ведь либо в гимназию, либо из гимназии… Вы спрашиваете, кто муж Аси? Ася вышла замуж 16-ти л<ет> за Бориса Трухачева, сына воронежского помещика, 18-ти л<ет>. Расстались через два года, даже меньше, а в 1918 г. он погиб в Добровольческой Армии5. Второй ее муж и сын от второго мужа оба умерли в 1917 г.6, стало быть она с двадцати лет одна, со старшим сыном Андрюшей, ныне инженером, а ей еще порядочно до сорока (до-СРОКА!).
А про Валерию Вы знаете? Она после долгой и очень смутной жизни (мы все трудные) – душевно-смутной! – наконец 30-ти лет вышла замуж (м. б. теперь и обвенчалась) за огромного детину-медведя, вроде богатыря, невероятно-заросшего: дремучего! по фамилии Шевлягин7, кажется из крестьян. С ним она была уже в 1912 г. – с ним до сих пор. У нее было много детей, все умирали малолетними. Не знаю, выжил ли хоть один. У нас с нею были странные отношения: она не выносила моего сходства с матерью (главное, голоса и интонаций). Но мы, вообще, все – волки. Человек она необычайно трудный, прежде всего – для себя. М. б. теперь мы бы с нею и сговорились. Она меня очень любила в детстве. Не переписываемся никогда. М. б. – теперь напишу, тогда передам от Вас привет.
А жутко – влюбленный Иловайский! (то, о чем Вы пишете). Вроде влюбленного памятника. Сколько жути в том мире!
До свидания. Жду. И письма и встречи – когда-нибудь. Вы зимою будете в Париже? Тогда – мне – целый вечер, а если можно и два. Без свидетелей. Да? Обнимаю.
МЦ.
<Приписки на полях:>
Рада, что Вам понравился Волошин8. У меня много такого. Ваш отзыв из всех отзывов – для меня самый радостный.
Сердечный привет от мужа, он тоже Вас помнит – тогда.
10
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
21-го авг<уста> 1933 г.
Дорогая Вера Николаевна,
Рукопись «Дедушка Иловайский» ушла в 11 ч. утра в далекие страны1, а в 11 1/2 ч. – Ваше письмо, которому я столько же обрадовалась, сколько ужаснулась – особенно сгоряча. Дело в том, что у меня Д<митрий> И<ванович> встает в 6 ч. утра (слава Богу, что не в 5 ч. – как казалось… и хотелось!), а у Вас, т. е. на самом деле – в 10 ч. Еще: у меня он ест в день одно яйцо и три черносливины (рассказ Андрея, у них жившего и потом часто гостившего), а оказывается – болезнь почек, значит и одного-то своего (моего!) яйца не ел. Что бы мне – овсянку!!! Но яйцо помнила твердо, равно как раннее вставание. Третье: у меня Ал<ександра> А<лександровна> выходит хуже Д<митрия> И<вановича> (который у меня, должно быть, выходит настолько если не «хорошим» – так сильным, что Милюков не захотел) – выходит и суше и жестче и, вообще, отталкивающе, тогда как дед – загадочен. Но это уже дело оценки: бывали «тираны» и похуже Иловайского, и именно у этих тиранов бывали либо ангелоподобные (Св<ятая> Елизавета2, чудо с розами), либо неукротимо-жизнерадостные жены. У меня А<лександра> А<лександровна> выходит немножко… монстром. (Не словесно, а некое, вокруг слов, веяние: ничего не сказала – и все.)
Как Вы думаете – обидится, вознегодует, начнет ли опровергать в печати – Оля? Вставание в 6 ч., когда в 10 ч., мое «яйцо» и леденящую (хуже у меня нет) мать. И еще одно: важное, у меня, по семейной традиции, было впечатление и даже уверенность, что Оля сбежала с евреем. А м. б. Кезельман – не еврей? М. б. – полукровка? А м. б. – немец, а еврей – Исаев3, и я спутала? Плохо мое дело, п. ч. рукописи не вернуть, и так уже отправка стоила около 10 фр<анков> (писала от руки и пришлось отправить письмом).
Остальное всё совпадает. В Наде я всегда чувствовала «тайный жар», за это ее так и любила. Сережу же у нас в доме свободомыслящие Валериины студенты звали маменькиным сынком и белоподкладочником, не прощая ему двух – таких чудных вещей: привязанности к матери – и красоты. (С<ережа> и Н<адя>, как и Оля, у меня только упомянуты, я же все время должна была считать строки и даже буквы!)
Думаю, для очистки совести, сделать следующее: если вещь в «дальних странах» (NB! не в России!) напечатают, то в следующем очерке, «Конец историка Иловайского», я принесу повинную, т. е. уничтожу и 6 ч. утра, и яйцо, и, если нужно, еврея. Если будете писать мне, милая (выходит – давно-родная!) Вера Николаевна, не забудьте подтвердить или разрушить еврейство Кезельмана или Исаева, это важнее часов и яиц, и Оля серьезно может обидеться, а я не хочу.
Из Ваших записей не вижу: жива ли или умерла Ал<ександра> А<лександровна>? Если умерла – когда? И сколько ей могло быть лет? А молодец – не боялась, не сдавалась, судилась. И крепкая же у нее была хватка – (Так и вижу эти корзины и сундуки с муарами и гипюрами, такие же ежевесенне проветривались и нафталинились на трехпрудном тополином дворе – «иловайские» сундуки покойной В<арвары> Д<мит-риевны>, Лёрино «приданое». У меня об этом есть. Сколько у нее было кораллов!). Страшно жалею, что до П<оследних> Нов<остей> не отправила «Дедушку Иловайского» Вам. Обожаю легенду, ненавижу неточность. Мне эти яйца и ранние вставания и еврейские мужья теперь спать не дадут, вернее: все время будут сниться.
Туда, куда нынче отослала, никогда не посылала, поэтому – сразу опровержение – неловко. Точно сама не знаю, что писала. Но еще хуже будет, если Оля вздумает опровергать. Когда я писала, я не знала, что она в Белграде, а то бы вообще «еврея» не упоминала. (Хотя будучи дочерью Иловайского – конечно – к ее чести!)
А если в старике что-то трогательное, хотя бы этот ужас внуку с еврейской кровью. Нечеловечно, бесчеловечно даже, но – на некую высокую ноту. Вообще, всякий абсолют внушает трепет, – не страха, а… но по-немецки лучше: «heilige Scheu» . Судить такого – бесполезно. Вот эту-то неподсудность: восхищение всему вопреки – и учуял Милюков4.
Сейчас переписываю очередную, м. б. тоже гадательную, вещь для Посл<едних> Нов<остей> – Музей Александра III5. «Звонили колокола по скончавшемуся Императору Александру III, и в это же время умирала одна московская старушка и под звон колоколов сказала: „Хочу, чтобы оставшееся после меня состояние пошло на богоугодное заведение имени почившего Государя»» – боюсь, что Милюков дальше этих колоколов не пойдет. Но ведь все это – чистейшая, точнейшая правда, и колокола, и старушка, и покойный Император Александр III, – постоянный изустный и даже наизустный! рассказ отца.
– Посмотрим. –
Спасибо за всё. Тороплюсь отправить.
Обнимаю. В Вас я чувствую союзника.
МЦ.
P. S. Оля у меня венчается во Владивостоке, а оказывается – в Томске?! Если сразу ответите и про еврея и про Томск (наверное ли?), все-таки отправлю письмо вдогон, ибо я бы, на месте Оли, рассвирепела.
Бунина (урожденная Муромцева) Вера Николаевна (1881 – 1961) – писательница мемуаристка. Жена И. А. Бунина.
Переписка М. И. Цветаевой с В. Н. Буниной началась во Франции весной 1928 г. и продолжалась без малого десять лет. «Она мне написала, я отозвалась – и пошло, и продолжается, и никогда не кончится – ибо тут нечему кончаться: все – вечное…» – писала позднее Цветаева о Вере Николаевне (см. письмо 88 к А. А. Тесковой в т. 6). Благодатной почвой для возникновения переписки и перерастания ее в настоящую дружбу явились общие воспоминания о доме известного историка Дмитрия Ивановича Иловайского (1832 – 1920). На его дочери первым браком был женат отец Цветаевой. Внучка Иловайского, Валерия Цветаева (Лера), и Вера Николаевна были подругами. В письмах упоминается и единокровный брат М. И. Цветаевой Андрей. Теме прошлого, поискам и обнаружению общих «корней» уделено значительное место в письмах Цветаевой. Эти страницы являются ценным дополнением к воспоминаниям Цветаевой «Дом у Старого Пимена». Предваряет их посвящение: «Вере Муромцевой, одних со мной корней». (См. т. 5.)
Впервые (кроме писем 43 и 47) – НП, при этом письма 24, 29, 31 и 33 были напечатаны с купюрами; письмо 43 – Вестник РХД, 1973, № 108 – 110 (публикация М. Грин); письмо 47 – Цветаева М. Статьи и тексты. Wien, 1992 (Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 32) (публикация Е. И. Лубянниковой). Все письма печатаются по текстам их первой публикации (письма 1 – 42, 44 – 46 и 48 – 50 с уточнениями и полностью по копиям с оригиналов, хранящихся в архиве Гуверовского института. Копии любезно предоставлены проф. С. Карлинским).
1
1 См. комментарий 4 к письму 5.
2
1 Цветаева, по всей вероятности, просила В. Н. Бунину о содействии ей в получении денежного пособия от Союза русских писателей (литераторов) и журналистов.
2 Речь идет о пособии, полученном Цветаевой от Комитета помощи русским писателям и ученым (см. письмо 4 в Комитет помощи в т. 6 и комментарии к письмам к С. В. Познеру).
3
1 О готовящемся вечере Цветаевой см. письмо 28 к С. Н. Андрониковой-Гальперн и комментарий 1 к нему.
2 См. письмо 5 к Н. П. Гронскому и комментарии 1 и 2 к нему.
3 Вересаев В. Пушкин в жизни: в 4 вып. – М.: Недра, 1927 – 1928. Цветаева неточно цитирует запись из вып. 2. С. 34.
4 Н. Иловайская. См. о ней в последующих письмах и очерке «Дом у Старого Пимена» (т. 5).
5 Из стихотворения Рильке «Ich bin derselbe noch, der kniete…» («Я все тот же, на «оленях…») из книги «Часослов».
4
1 Очевидно Цветаева отвечает на письмо В. Н. Буниной, из которого узнала, что та – урожденная Муромцева и что через Иловайских была связана с Цветаевским домом.
2 По-видимому, подруги В. Н. Буниной и В. И. Цветаевой.
3 Валерия старше М. Цветаевой на 9 лет.
5
1 Традиционный народный праздник «Битва цветов» в итальянском городке Нерви описала в своих воспоминаниях В. И. Цветаева (см. в кн.: Цветаева М. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1984. С. 453).
2 В Нерви Цветаева была в 1902 – 1903 гг., т. е. в десятилетнем возрасте. (См. А. Цветаева. С. 93 – 129).
3 Вероятнее всего, речь идет о Галине Николаевне Кузнецовой (1900 – 1976), которая с 1927 г. жила у Буниных в Грассе (НП. С. 513).
4 Имеется в виду «После Россия». К моменту написания письма книга уже вышла. Например, А. В. Бахраху экземпляр «После России» Цветаева отправила еще 7 мая 1928 г. (См. письмо 20 к нему в т. б). Возможно, у Цветаевой не было под рукой лишних экземпляров. Спустя неделю Цветаева надписывает В. Н. Буниной книгу «После России»: «Vergangenheit steht noch bevor… Дорогой Вере Буниной, Марина Цветаева, Медон, 30-го мая 1928 г.» (НП. С. 513).
5 Выражение из арабской сказки «Али-Баба и сорок разбойников», означающее волшебные слова, с помощью которых открываются двери в пещеру с сокровищами.
6 См. комментарий 1 к письму 3.
7 Grasse (Трасс), Hyeres (Йер) – города на юге Франции. Цветаева с семьей лето провела в Понтайяке, на берегу Атлантического океана (запад Франции).
6
1 «Вечер Романтики» 26 апреля 1930 г. См. письма 52 к А. А. Тесковой (т. 6), 17 к В. Б. Сосинскому, 63 к С. Н. Андрониковой-Гальперн.
7
1 Из стихотворения М. Цветаевой «Ты, чьи сны еще непробудны…» (см. т. 1).
2 В 1910 г. Цветаевой было 18 лет. Стихотворение было написано в 1913 г.
3 Дом Цветаевых в Трехпрудном переулке после революции был снесен на дрова. (См. письмо 89 к А. А. Тесковой в т. 6.)
8
1 Цветаева к этому времени начала писать воспоминания «Дом у Старого Пимена». Общая для нее и В. Н. Буниной тема из их прошлого нашла отражение в их возобновившейся после некоторого перерыва интенсивной переписке. Возможно, перед этим, в начале 1933 г., Цветаева и Бунина уже обменялись письмами после перерыва. Иначе, в связи с началом данного письма Цветаевой, трудно объяснить тот факт, что в письме от 23 января 1933 г. В. Н. Бунина сообщает своей подруге Т. И. Алексинской: «У меня новая дружба в письмах с Мариной Цветаевой, – все бывает на свете». (Возрождение. 1963. № 133. С. 86).
2 Муромцев Николай Андреевич (1852–1933).
3 Муромцев Сергей Андреевич (1850–1910) – юрист, профессор Московского университета, общественный и государственный деятель, председатель 1-й Государственной Думы.
4 В очерке М. Цветаевой «Дом у Старого Пимена» этот вопрос не нашел отражения.
5 Адлер А. А, – член комитета Музея прикладных знаний, известная в Москве благотворительница. Ее имя («большая филантропка») упоминается в одном из писем И. В. Цветаева за 1899 г. (См. в кн.: История создания музея в переписке профессора И. В. Цветаева с архитектором Р. И. Клейном и других документах. (1896 – 1912). В 2 т. Т. 1. М.: Сов. художник, 1977. С. 90.)
6 Муромцева (Шарвин-Муромцева, в замужестве Родионова) Ольга Сергеевна – врач.
7 Даты жизни Д. И. Иловайского: 1832–1920.
8 Здесь и далее см. очерк «Дом у Старого Пимена» (т. 5).
9 А. А. Коврайская (по мужу – Иловайская). См. письма к ней (т. 6) и очерк «Дом у Старого Пимена» (т. 5).
10 О. Д. Иловайская (1883 – 1958) первым браком была замужем за Кезельманом (см. письмо 10), знакомым В. Н. Буниной еще по гимназии. Во втором браке – Матвеева. Жила в Сербии, Германии. В. Н. Бунина поддерживала с ней отношения до самой смерти, помогала ей.
11 Цветаева цитирует написанное на открытке письмо своей сестры Анастасии.
12 Цветаева (урожденная Пшицкая, по другим сведениям – Пчицкая) Евгения Михайловна; 1895 – 1987 – агроном, библиограф.
13 Цветаева Инна Андреевна (1931–1985) – агроном, кандидат биологических наук.
14 Падчерица Андрея Цветаева – Лилеева Ирина Александровна (1921 – 1983) – дочь Е. М. Цветаевой от первого брака. Специалист по французской литературе.
15 Даманская Августа Филипповна (1885–1959) – русская писательница и переводчица, сотрудница «Последних новостей».
9
1 Начальная строка стихотворения Б. Пастернака «Клеветникам» (1917).
2 Начальная строка стихотворения без названия Н. Гумилева (1913).
3 В парижской газете «Россия и Славянство» были опубликованы воспоминания В. Н. Буниной «У Старого Пимена» (1931, 14 февраля).
4 Роман (1915 – 1916) индийского писателя Р. Тагора (1861 – 1941).
5 См. письмо к Б. С. Трухачеву в т. 6.
6 Минц М. А. и Алеша.
7 Шевлягин Сергей Иасонович (1882 – 1965) – преподаватель латыни.
8 Воспоминания М. Цветаевой о М. Волошине «Живое о живом», опубликованные в № 52, 53 за 1933 г. «Современных записок» (см. т. 4).
10
1 Цветаева послала свою рукопись воспоминаний о Д. И. Иловайском в Латвию, в ежедневную газету «Сегодня», выходившую в Риге под редакцией известного журналиста Максима Ипполитовича Ганфмана (1872 – 1934) (НП. С. 514). См. письмо 13.
2 Святая Елизавета – мать Иоанна Предтечи, двоюродная тетка девы Марии, первая узнала в ней Матерь Божию (библ.).
3 Исаев – лицеист из Петербурга, знакомый В. Н. и И. А. Буниных (1909). (О нем см. в кн.: Муромцева–Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. М.: Сов. писатель, 1989. С. 444, 445.)
4 Милюков Павел Николаевич (1859 – 1943) – политический деятель, историк, публицист. Редактор «Последних новостей».
5 Очерк «Музей Александра III» был опубликован в «Последних новостях» 1 сентября 1933 г. (См. т. 5).
