ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Долго, сопротивляясь взлому, не говорю, что Блока — лично — не знала. Весь разговор из: (она) — Александр Александрович (я:) — Блок. Чувствую, что я неизмеримо богаче — и ближе. (Как много позже, в данном 1932 г. в разговоре с пушкинской внучкой: — до улыбки.)
Наконец, через какой-то срок, щадя как всегда — недоступную мне слабость, слабость, которой, со всей своей силой, в жизни — затерта ибо такие с Блоком, а не я — через <пропуск одного слова> пять минут моего уединенного торжества — сдаюсь.
— Я ведь Блока, лично, не знала…
Ее рассказ о том, как Блок читал мои стихи.
— После каждого выступления он получал, тут же на вечере, груды писем — женских, конечно. И я всегда их ему читала, сама вскрывала, и он не сопротивлялся. (Я ведь очень ревнивая! всех к нему ревновала!) Только смотрел с улыбкой. Так было и в этот вечер. — “Ну, с какого же начнем?” Он: Возьмем любое. И подает мне — как раз Ваше — в простом синем конверте. Вскрываю и начинаю читать, но у Вас ведь такой особенный почерк, сначала как будто легко, а потом… Да еще и стихи, я не ждала… И он очень серьезно, беря у меня из рук листы:
— Нет, это я должен читать сам.
Прочел молча — читал долго — и потом такая до-олгая улыбка.
Он ведь очень редко улыбался, за последнее время — никогда.
Два слова о H. A. К.
Показывала мне его письма — чудесным сильным старинным почерком — времен деда (Тургенева) а м. б. еще и Пушкина, показывала мне подарки сыну — розу и крест, Арлекина, иконку, показывала мне сына: Сашу с его глазами, его веками, его лбом, его губами (единственными). — Похож? похож? — показывала мне себя с сыном — портрет — где художник, нечаянно и нарочно, несколько устаршив ребенка, дал совсем Блока, — я сейчас с ранней обедни: сороковой день:
— Помяни за раннею обедней
Мила друга, светлая жена —
с декабря 1921 г. по 29-ое р<усского> апреля 1922 г. (день отъезда) растравляла меня невозможной назад-мечтой: себя — матерью этого сына, обожествляемого мною до его рождения (Вера Зайцева [Зайцева Вера Алексеевна (1878 — 1965) — жена Б. К. Зайцева.]: — “H. A. К. ждет ребенка от Блока и страшно боится, захочет ли он ходить с ней с таким животом”, — стихи к Блоку читала с ним в себе!) преклоняла меня перед этим ребенком как пастухов перед Вифлеемским — всё это было, я — любила и ее и сына, было Благовещенье и Рождество — я ведь непорочного зачатия не требую, всякое зачатие непорочно, ибо кровь рождения смывает всё — а Блок был ангел: я ведь крыльев не требую —
В 1922 г., в мае, в Берлине, за столиком Prager-Diele [кафе], я — Альконосту [Владелец петербургского издательства “Алконост” Самуил Миронович Алянский (1891 — 1974).], — только что приехавшему:
— Как блоковский сын?
— У Блока не было сына.
— Как не было, когда… Ну, сын H. A. Коган?
— Кажется, здоров. Но он никогда не был сыном Блока. У Блока вообще не могло быть детей. Да и романа никакого с ней не было.
— Позвольте, а сходство?..
— Сходство, действительно, есть. Его видела (женское имя, каж<ется> поэтесса, секретарша какого-то петербургского Союза писателей или поэтов, — м. б., Гуревич) и говорит, что действительно — таинственно — похож.
— Но, милый, я этого ребенка видела: все блоковские черты. Сличите с детской фотографией! И письма видела…
— H. A. ведь — фантазерка, авантюристка, очень милая женщина, но мы все ее давно и отлично знаем и, уверяю Вас, никто, кроме Вас, этой легенде не верит. — Смеются. —
— Но письма, его рукой…
— H. A. могла подделать письма…
— И слово блоковское подделать: — Если это будет сын, я пожелаю ему одного — совести — ?!
— М. б. он и верил. Она могла его убедить. Я повторяю Вам, что у Блока не могло быть детей. Это теперь точно установлено медициной…
— После смерти?! — Голубчик, я не врач, и совершенно не понимаю, как такую вещь можно установить после смерти — да и при жизни. Не могло, не могло — и вдруг смогло. Я знаю одно: что этот сын есть и что это — его сын…
— Она ведь тогда жила с двумя…
— Хоть с тремя — раз сходство. Но, если даже на секунду допустить — для чего ей нужна была вся эта чудовищная комедия?! Ведь она целый мир могла убедить — кроме себя. И подумайте об этом чудовищном одиночестве: одна в мире она знает, что это не блоковский. Как же жить с такой тайной? А главное — зачем?
— Вы забываете, что у Блока было огромное наследство.
— Не понимаю. Иносказательное? Слава сына Блока??
— Вовсе не иносказательное, а самое достоверное литературное наследство, право издания на его книги. Ведь так — всё идет матери и жене, если же сын…
— А теперь довольно. Это — гадость. Вы м. б. издатель Блока? М. б. издателю Блока нужно, чтобы у него не было сына? И посмертная экспертиза не медицинская, а издательская…
Все (Геликон [Управляющий делами издательства “Геликон” в Берлине Абрам Григорьевич Вишняк (1895 — 1943).], Каплун [Каплун (псевд. Сумский) Соломон Гитманович (1883 — 1940) — заведующий издательством “Эпоха” в Берлине.], Эренбурги, другие) смеясь:
— М. И.! Да <одно слово стерто>! Чего же Вам так горячиться? Ну — блоковский, ну — не блоковский…
Я (слезы на глазах) — Это — посмертная низость!! Я видела письма, я видела родовой крест — розу и крест! — я видела как она этого ребенка любит…
Альконост: — Петр Семенович [П. С. Коган] его тоже очень любит…
Я, окончательно задохнувшись: — Я никогда у Вас не буду издаваться…
Альконост, с улыбкой: — Очень жаль.
Окончание:
1927 г., осень, приезд Аси.
— А как блоковский Саша?
— Марина, никто кроме тебя уже больше не верит в его блоковство. А ты знаешь, что говорит о нас H. A.: — “Какие странные эти Цветаевы — очень милые, но — зачем им понадобилось распускать слух, что Саша — блоковский??”
П. С. в нем души не чает. Мальчик чудовищно избалован — и больной: пляска Св. Витта. В прошлом году его возили на Океан, жили — H. A. и он где-то здесь во Франции. Я его не так давно видела. Он очень похож на старшего сына П. С. от другой жены: Витю.
Сергиевская ул. д. 7, кв. 12
Гольцев Б. В. [Гольцев Борис Викторович — в 1921 г. был секретарем Центропечати.] 3-08-75
3-63-26 Центропечать
с 11 ч. до 5 ч.
1-74-47 (дома, веч<ером>)
5-15-33 (кв. напротив, утром)
при Наркомпросе — деятели литературы и печати
пятн<ица>, понед<ельник> (театр)
Рига Николаевская 20, кв. 1
К<нигоиздательст>во “Лира” — Башкирову [Башкиров Кирилл Александрович — журналист.].
Сейчас нужно печку топить и на минуточку (!) осадить писанье.
Аля: — М.! Вы знаете — кто Шер-Хан? Брюсов! Тоже хромой и одинокий, и у него там тоже Адалис. “А старый Шер-Хан ходил и открыто принимал лесть”. Я так в этом узнала Брюсова. А Адалис — приблуда, из молодых волков.
(Книга Джунглей)
40-90-13 (Ольга Александровна Шор) [псевд. О. Дешарт, 1894 — 1978, известна своими работами в области философии и истории искусств.] в 7 ч. — пятница — чтение. Уг<ол> М<алой> Никитской и Скарятинского, д. 21, кв. 2 во двор и налево, в углу дверь в кухню, 2-ой эт<аж>.
Мой кормилец и пожралец.
— Нет, нет, дружочек, не contact de deux epidermes [соприкосновение двух эпидерм (фр.)], a всё тот же мой — восторг перерос вселенную.
1220 Копончук Игнат, Кузнецкий, 6, № IV Жилищный Зем<ский> Отдел 45, 37.
Егорушку из-за встречи с С. М. В. не кончила — пошли Ученик и всё другое. Герой с которого писала, верней дурак, с которого писала героя — омерзел.
14-го дек<абря> 1921 г.
— С кого ж как не с дурака — сказку? Во всяком случае, дело не в дурости героя. Не в дурости героя, а в схлынувшей дурости автора. (Пометка 1932 г.)
Замком по морде (Заместитель Коммиссара по Морским Делам).
Аля: — Спасибо, Марина, ешьте, я уже во сне наелась, — всё такие большие! (зерна курмы).
Аля, требующая, чтобы нашего дивана (который покупают: К<ога>ны) не чинили.
Диван еще из Трехпрудного (залы) — полукругом, обитый синей, с красными цветочками, набойкой (NB! проще: набитый синим).
Стеной топимся (деревянные дома, разбираемые)
Стеной кормимся (книги и рамы, продаваемые)
Стеной успокоимся (— стенка)
Меж кроваткой и тетрадкой
Черная работа по стихам, это детские пеленки + возможность Байрона.
Имажинистская работа по стихам, это детские пеленки + невозможность Байрона.
Неизбывное стояние над корытом, где белье всё грязней и грязней.
(Перестаю вписывать, какие стихи пишу, ибо пишу всё время и можно проследить по Ремеслу. Буду помечать только большие вещи — или циклы.)
1922 г.
начинается строками:
Тайная страсть моя
Гнев мой явный —
Спи, враг!
(Могилы на Красной площади)
[Финальные строки ст-ния “Пуще чем женщина…”.]
Разговор
(в тетради записан Алей)
Я: — Марина! Что такое садoвая вода?
М.: — Не садoвая, а сoдовая. Это от изжоги — у тебя когда-нибудь бывает изжога?
Я: — Нет, это у Вас бывает изжога. Когда Вы видите автомобиль или издателя Всемирной Литературы.
Другой разговор:
М.: — Аля! Ты думаешь — она меня не обжулит?
Я: — Нет, М. Разве Вы не видели с каким видом она к Вам пришла? Как молодой змеиный попрошайка. А табак набивала, точно не табак, а золото. И косила на вас как (нарисована лошадиная голова)-пферд (штекенпферд). Научите как писать. — Хороша издательница!
Ошельмовала — и как! Не заплатив ни копейки, а главное, не дав корректуры, напечатала конец моего Конца Казановы (NB! только третью сцену, ибо первые две были у меня) с выпусками, пропусками и чудовищной обложкой: вместо гладкого и белого парика XVIII в. — черный виноградо-кудрявый, людовиково-четырнадцатый, а главное: за занавеской девушка, выносящая что-то вроде горшка.
Соиздатель — рыжебородый коммунист, к<отор>ый впоследствии поручился за мою благонадежность и порука к<оторо>го чуть было не угробила моего отъезда, ибо до него еще был, за всякое, исключен из партии. Кажется — некто Яковлев, но не ручаюсь.
1932 г.
По нагориям,
По восхолмиям,
Вместе с пильнями,
С колокольнями…
и т. д.
Потом:
Суть — двужильная,
— — — —
Вместе с пильнями,
С наковальнями…
Бьюсь, бьюсь, бьюсь. Знаю только одно, что слово должно быть длинное, во всю строку <приписка между строк: как самохвальная> — слышу его — и знаю, что его нет. Развалины, оскалены, охальные, двуспальная, сусальная, — поминальная — нелепость, но длина та… Словом, целый день — до вечера — и ничего не найдя — сплю.
Утром, первое с чем просыпаюсь:
ЧУЖЕДАЛЬНАЯ
— Самo.
Это чужедальная всегда ощущаю как чудо.
Аля:
— Вас надо сжечь, чтобы Вас согреть, да и то Вы из гордости будете говорить, что Вам холодно.
Аля, после музыки Скрябина (слушала у Т<атьяны> Ф<едоровны>, играл Чабров) — внезапно:
— Скрежещущий ультрамарин. Стуканье старых зубов о новые, — кастаньеты из собственных костей. Оголенные мускулы демонских крыльев. Недобрый сон с добрым намерением. Знаете от чего умер Скрябин? Он умер от заражения крови, — это даже показательно: отравление музыкой. Весь треск огней всех адов. Вся непобедимость побежденного ада.
16-го р<усского> января 1922 г.
