ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Минута: варианты:
Минута: минущая: минешь!
Не выманишь из рощи Муз!
Семидесяти кож змеиных —
Минутностями не смущусь
Шестидесяти сроков мнимых
Секундностями…
Минута: минущая: минешь!
Акулам в люк!
Да будет выброшено ныне ж
Что завтра б — вырвано из рук.
Глаза перерастают жизнь,
Куст обгоняет лес.
Час без путей, но и без пут —
Час…
Так писем не ждут [Ст-ние “Письмо”.] — 11-го авг<уста> 1923 г.
Минута — 12-го авг<уста> 1923 г.
Есть час Души [Третье ст-ние “Час души”.]: варианты:
С глаз — все завесы! Знай — гроза —
Душа! Грозы же час —
Час запахов. В тот час глаза
Растут и царства в нас
С глаз — все завесы! Все пуды
С подошв! Все звёзды — в пруд!
Час запахов. В тот час сады,
Растут, глаза растут.
Есть час Души — 14-го нов<ого> авг<уста> 1923 г.
Дошли ли до Вас мои письма от 26-го и 28-го июля, последнее, согласно Вашей просьбе, по старому адр<есу>. Никогда бы не решилась тревожить Вас в Вашем молчании, если бы не страх совершить несправедливость, приписав Вашей сознательной воле то, что м. б. объясняется своеволием почты. Вкратце: я писала Вам дважды и ни на одно из писем ответа не получила. Последнее что я от Вас имела — открытка с просьбой писать по старому адресу. (Ровно три недели назад.)
Если мои письма дошли — всякие объяснения Вашего молчания — излишни. Равно как всякие Ваши дальнейшие заботы о моих земных делах, с благодарностью, отклонены. Мне останется только просить у Вас прощения за ошибку дверью, что — наперед и наугад — в этих строках и делаю.
Итак, жду только “да” или “нет”. Это из всех слов, в конце концов, всё-таки самые содержательные.
МЦ.
Адр<ес мой до 1-го окт<ября> прежний, дальше — не знаю, ибо переезжаю.
P. S. Был у Вас от меня с оказией около 30-го июля один человек, но ничего, кроме пустоты и извёстки в Вашей квартире, не нашел. — “Там давно никто не живет”.
(Приписка чернилом:)
Не скрою от Вас — и в этом м. б. мое предельное великодушие — что Вы одна из моих горчайших и жесточайших обид за жизнь.
Между нами клинок двуострый [Ст-ние “Клинок”.] (Б. П.) — варианты:
1. Но бывает такая примесь
Прерий в ветре и бездны в губ
Дуновении
2. Но бывает такая примесь
Прерий в ветре, такая вслух
Тайна сказана. Меч, храни нас
От бессмертных душ наших двух!
Двух? Но это тела — по счету!
Двух? Но если
— двое сказать — кто смог?
Нет, от нашей | единой крови,
этой |
От которой — потек клинок!
магнолий |
Губы — что! Лепестки из боли |
—
Нет, от нашей единой воли,
От которой — потек клинок!
Боль и сласть — равенства знак
Но бывает такая примесь
Прерий в ветре и бездны в губ
Дуновении… В рай не примут?
Так в аду — даром сожгут!
Но бывает такая примесь
Прерий в ветре и бездны в губ
Дуновении… ринусь
Как пловец — в черную глубь!
Меч, храни нас
От беды — пущей меча!
Слушай (вот уж шепчу) срываясь
С неба (вот уж к плечу) звезда
В море падает… Острова есть
(Кончено 18-го авг<уста> 1923 г.)
Любовь, любовь,
Вселенская ересь двух!
Гудят провода,
На них воробьи —
Как воры…
Руками держи
Любовь свою, мни
Тискай!
Правами вяжи!
Глазами вражды, сыска
Гляди — На груди
Курьерская гарь
К большим городам —
Не к вам мы!
Я думала встарь
Что — по проводам
Телеграммы
Идут: по струне
Спешащий лоскут:
“Срочно”.
Сама по струне
Хожу — вся душа —
В клочья!
Мне писем не шлют
Последнее Шах —
Отнял.
Бумажный лоскут
Повисший в ветрах —
Вот я…
Пространство — стена
Но время — брешь
В эту стену.
Душа стеснена.
Не стерпишь — так взрежь
Вены!
Пространство — стена,
Но время — брешь
В эту стену.
<Вдоль правого поля, напротив последнего фрагмента:> Время, т. е. смерть, т. е. конец пространству и времени.
(Без рук не обнять [Ст-ние “Наука Фомы”.]: варианты)
Прав — только сосед…
Иначе — звезда
Сглазит!
(24-го авг<уста> 1923 г.)
Всё меня отшвыривает, Б. П., к Вам на грудь, к Вам в грудь. Вас многие будут любить и Вы будете знаменитым поэтом, но никогда и ни в ком Вы так не прозвучите, я читаю Ваши умыслы.
(Меж нами — десять заповедей [Первое ст-ние цикла “Магдалина”.]: варианты:)
И плакала бы, и плакала бы
Пока не стало глаз.
Час сей — года накапливался…
(века?)
Теки ж, теки же, огненная,
На глиняные пески!
Страсть, по частям распроданная,
Расплёванная — теки!
Отчаянием, раскаянием —
Испариною с чела!
Тoржищам
Господи! Злые — люди!
Вот я и девой
Блудною вышла.
Каждый хвалил мои груди
Сердца ж под левой —
Никто не слышал.
Господи! Злые — дети!
Господи! Злые — тоже
Слуги твои.
Дитя моей души! Беру Вашу головку к себе на грудь, обнимая обеими руками и — так — рассказываю: я за этот месяц исстрадалась. Вы действительно дитя мое — через боль. Достоверности следующие: ни на одно из своих последних писем я не получила ответа, мое последнее письмо опущенное мною самой в Праге 2? числа пропало, как и Ваше последнее. Станьте на секунду мною и поймите: ни строки, ни слова, целый месяц, день за днем, час за часом. Не подозревайте меня в бедности: я друзьями богата, у меня прочные связи с душами, но что мне было делать, когда из всех на свете в данный час души мне нужны были только Вы?! О, это часто случается (NB! кстати, не оправдание и даже не объяснение: чаще всего случаются — низости. 1932 г.) собеседник замолк (задумался). Я не приходо-расходная книга, я — сплошной расход и сплошной кредит. Моя главная забота всегда: не болен ли? Жив — значит, мой! Но с Вами другое: напряжение мое к Вам и Ваше ко мне (?) было таково (о как я не знаю, не знаю, не знаю другого!) что молчание здесь было явной злой волей: злой, п. ч. мне было больно, волей, п. ч. этого другой и хотел. Я непрерывно о Вас думала, я ни о чем другом не думала — о, Вы не знаете меня! — Мои чувства — наваждения, и я безумно страдаю! Вначале это был сплошной оправдательный акт: невинен, невинен, невинен, это — злое чудо, знаю, ручаюсь, верю! Это — жизнь искушает. Дорвусь. Дождусь. Завтра! Но завтра приходило, письма не было, и еще завтра, и еще, и еще: Я получала чудные письма — от друзей, давнишних, и совсем от чужих, все точно сговорились, чтобы вернуть меня в (постоянное) чувство: себя, вернуть мне себя, меня — себе — да, я читала письма и радовалась и отзывалась, но что-то внутри щемило и ныло и выло и разгоралось и гасло (не гасло!) настоящий нож в сердце, не <пропуск одного слова> даже во сне. Две недели прошло, у меня отстоялась горечь, я брала себя за голову и спрашивала (вслух) — За что? Ну, любит магазинную (или литературную) барышню, — ну, а я-то при чем? Я-то что сделала? Нет, барышня — вздор, это просто — жест игрока (для 20-ти л. — недурно!) — дал — возьму обратно. Заставить страдать (l’eternel masculin [вечно-мужское (фр.).]). Но, друг, я не из тех, льстящихся на плеть, как только я вижу, что другой — нарочно (мучает), я сразу перестаю страдать. Мне смешно. И если мне все эти недели ни разу не стало смешно — то только потому, что уверенности в Вашем мучительстве — у меня не было. (И — глупо: зачем плеть, когда всё само плыло Вам в руки, так плыло Вам в руки, такое — всё! Когда вся тайна, вся сила, вся чара были в правде: в абсолютной безмерности чувств?!) Если Вы игрок, Ваша ставка — проиграна.
И такая боль потери, такая обида за живую мою душу, такая горечь, что — не будь стихи —. О, мне этого хотелось: чужого и тупого тела, без души (говорят, что бывает!), чтобы и помину не было о душе, зачем душа, когда ее так топчут? И не Вам месть — себе: за все ошибки, все промахи, за эти распахнутые руки, вечно хватающие воздух.
Друг, я не маленькая девочка (хотя, в чем-то — никогда не дорасту) — жгла, обжигалась, горела, страдала — всё было! — но так разбиваться, как я о Вас разбилась — ни о кого, никогда. Это была ставка доверия, поймите. Я оборвалась с Вас как с <фраза не окончена>
Последние дни (третьего дня, вчера) я уже чувствовала к Вам шутливое презрение, я знала, что Вы и на это письмо не ответите и с губ моих, с самого края их, уже неудержимо рвалось: хам!
Я получила Ваше письмо. Я глядела на буквы конверта. Я еще ничего не чувствовала. (Я не из плачущих, слез не было ни разу, не было и сейчас.) Я еще не раскрывала письма. Внутри было — огромное сияние. Я бы могла заснуть с Вашим невскрытым конвертом на груди. Письмо было — во мне. Этот час был то, к чему я рвалась — ну-ка, помножим? В сутках — 24 часа, а дней всех прошло 32. 24×32 <запись вычисления в столбик> =768 часов, о, я не преувеличиваю, Вы меня не знаете, — узнайте меня! Это письмо было предельным осуществлением моей души, я свою душу держала в руках. — Вот. —
Думаю о бывшем. Дитя мое, это было искушение. Одновременная пропажа двух писем: обоюдо-пропажа: два вопроса без ответа (здесь, кажется, помогла бы алгебра — или космография? Я тогда всего этого не учила, не зная как понадобится!) В этом что-то роковое. Жизнь искушала — и я поддалась. Вы, мое кровное, родное, обожаемое дитя, моя радость, мое умиление (NB! я этого человека никогда не видела и даже не попросила карточки — 1932 г.) — сделались игроком, из призраков — почти что приказчиком, я вырвала Вас из себя, я почувствовала презрение к себе. Я была на самом краю (вчера!) другого человека, просто — губ. Провожала его на вокзал, стояли под луной, его холодная, как лед, рука в моей, руки не расходились, слова прощания уже кончились, глядели, не глядели, и я: “Если бы…” и как-то задохнувшись… “Если бы…” (сейчас не была такая большая луна…) и тихонько высвободив руку: — “Доброй ночи!” — Не судите меня. Если бы… Вы меня знали (Вы бы поняли что я Вас сейчас уже не люблю, люблю другого. 1932 г., в подлиннике же:) Вы бы поняли, что к губам этого милого, ласкового, веселого, чужого человека меня влекло просто — отчаяние. Это было вчера, в 12-том ночи. Уходил последний поезд.
(С этого 12-го ч. ночи начинается жизненный этап поэм: Горы и Конца. — 1932 г. Всё последующее уже — явно — тому.)
Думай обо мне что хочешь, мальчик, твоя голова у меня на груди, держу тебя близко и нежно. Перечти эти строки вечером у последнего окна (света), потом отойди вглубь комнаты, сядь, закрой глаза. Легкий стук: — Это я. Можно? — Не открывай глаз, ты меня всё равно узнаешь! Только подайся немножко — если это даже стул, места хватит: мне его мало надо. Большой ты или маленький, для меня — всё мальчик, беру тебя на колени, нет, так ты выше меня и тогда моя голова на твоей груди, а я хочу тебя — к себе. И вот, рассказываю тебе: руками по волосам и вдоль щеки, и никакой обиды нет, и ничего на свете нет, и если ты немножко ближе придвинешься, ты услышишь то, что я так тщетно тщусь передать в стихах и в письмах: просто — сердце.
