ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Запишу, что помню. Во-первых, вовсе не помнила, что Штейнера, раньше, уже видела. (Иначе откуда бы: совсем не постарел с 1909 г. Очевидно в отрочестве, в Москве.) Доклад был скучный. Но сначала о докладчике. За кафедрой — юноша. Движения птицы. Главное действующее лицо: перекатывающееся адамово яблоко, как у мучеников. Молодой протестантский проповедник. Никакого пробела на груди, сплошь черен, застегнут наглухо, только у самого горла узкая кайма воротника. Молодой Бодлэр. “Sehr geehrte Herrn und Damen… Herrn und Damen… Herrn und Damen… Zahnwechsel… Herrn und… Zahnwechsel… Damen… Damen… Zahnwechsel…” [“Глубокоуважаемые господа и дамы… Господа и дамы… Господа и дамы… Смена зубов… Господа и… Смена зубов… Дамы… Дамы… Смена зубов…” (нем.)] crescendo и из presto — prestissimo [крещендо, быстро, очень быстро (итал.)] — как обратный (снизу вверх) водопад, вот-вот сейчас имеющий оторвать ему голову.
— “Bis 7 Jahre ist ein Kind nur ein grosses Auge” [“До семи лет ребенок это только огромный глаз” (нем.)].
Больше ничего не помню.
Чувство явного несоответствия голоса и говоримого, голосового (и душевного) размаха — и смысловой <пропуск одного слова>. Не сказал ничего нового, ничего примечательного, ничего своего, но сказал — голосом, шеей, адамовым яблоком — так, что до сих пор помню, верней — вижу.
Зал ужасен: пражские немцы, т. е. худшие во всем мире, п. ч. мало-мальски приличные из Праги, после революции, ушли. Короче: сплошные приказчики, пришедшие послушать своего (немца). По окончании каждый считает своим долгом подойти к Herr Doktor и оповестить его кто о своем нынешнем сне, кто о первом зубе своего ребенка. Идут как к акушерке или к гадалке. А он — как Блок в 1921 г. под напором ненависти — под напором этой любви — всё глубже и глубже в деревянную стену кафедры, к<отор>ая вот-вот станет нишей, а он — святым. И всё выше и выше умученное адамово яблоко. И с неизбывной кротостью — всем — каждому: улыбку, ответ, кивок. Очередь приказчиков на ясновидящего: я в самом конце. Последняя. (Всем — нужнее!) Стою, борюсь: так устал — и еще я… Но: я, ведь это всё-таки не эти все. И — если он ясновидящий… Пока борюсь — уже предстою. Тому юноше — тысяча лет. Лицо в сети тончайших морщин. Тончайшая работа времени. Шаг назад — и вновь юноша. Но стою — и леонардовой работы старость. Не старость — ветхость. Не ветхость — призра<чность?>. Вот-вот рассыпется в прах. (Сколько стою? Секунду?)
И, набравшись духу и воздуху:
— Herr Doktor, sagen Sie mir ein einziges Wort — furs ganze Leben! [“Господин Доктор, скажите мне одно-единственное слово на всю жизнь!” (нем.)]
Д<олгая?> пауза и, с небесной улыбкой, mit Nachdruck:
— Auf Wiedersehn! [с ударением: “До нового (следующего) свидания!” (нем.)]
(Доклад этот был вскоре после пожара Johannisbau [Антропософский храм в Дарнахе] и незадолго до его смерти.)
У каждого свое повторяющееся событие в жизни. Это и есть “судьба”. (То, что мы помимовольно и непреложно, одним явлением своим на пороге — вызываем. Следствия, вырастающие из ходячей причины — нас.)
Не весна в деревне — деревня в Весне. (Ибо Весна стихия и в деревне вместиться не может…)
“Русские березки”, “русский можжевельник”. Ложь. Самообман. Если не скажут — не отличить. Весна — Стихия и мне от нее ничего, кроме нее, не нужно.
Стало быть — безразлично: Чехия или Россия? Да, везде, где дерево и небо — там весна. — Ну, а в Африке? Нет, в Африке будет Африка, а не весна. Там для меня, пришлого, баобаб одолеет дерево. Надо родиться среди баобабов.
Для меня опасны слишком выявленные города и страны. Отвлекают. Стихии не <фраза на окончена>
Когда я иду в лес, я иду в свое детство: в ведение и в невинность.
Если бы я была мужчиной, я непременно бы любила замужнюю женщину: безмужнюю женщину: ненужную женщину.
Предрассудки, предшествующие рассудку, с молоком матери всосанные: не преображенные ли инстинкты?
Так, отродясь и особенно в московский голод никогда не заглядывалась на съестные витрины. Еще подумают: хочу! Еще подумают: не могу! Явно хотеть и не мочь — мерзость!
И вот, в 1923 г., в Праге, от одного бывшего гвардейца узнаю: мой всосанный предрассудок (никто не учил!) — параграф гвардейского устава: Никогда не заглядываться на витрины, особенно — гастрономические. Я не воспитывалась в Гвардии, — м. б. мой предок какой-нибудь? А составитель устава — просто нищий гордец.
Начитанность <под строкой: Чтение> тоже делает одиноким: “вращение в <пропуск одного слова> кругах”.
Есть, очевидно, и круговая порука зла: он, не желая, мне, я, не желая, другому, тот, не желая, еще кому… Безымянная. Круговая отместка — кому?
Остров Pathmos — не на тебе ли я родилась? [Остров Патмос был местом изгнания евангелиста Иоанна; на этом острове ему было видение о конце света, после которого он написал “Откровение” (“Апокалипсис”).]
Эротика, это похоже на рот и на грот.
Тело! Вот где я его люблю: в деревьях.
Platon и Platen. (Первого — никто не судил.) [Цветаева имеет в виду насмешки и осуждение, которые вызывала у современников гомоэротическая тема в поэзии Августа фон Платена (1796 — 1835).]
Интонация: голосовой умысел. Intonation: intention vocale [Французский эквивалент предшествующей фразы.].
NB! 20 год. Бальмонтовское ведро!
В моих стихах кто угодно спутается. Ничтожные поводы иногда вызывали эпохи. Эпос.
Присяжные поверенные и поэты.
Единственное чего я никогда не ощущала стихией — любовь. Дружбу (Д) — да!
О, мне всего мало, поэтому и не начинаю, не начну. (Я с людьми.)
До свидания великого! (Р. Ш<тейнер>)
ранили, —
До великого свидания!
Сестра: в этом и простор и страдание. И еще — запрет. Простор, порожденный запретом. (“Отыграюсь”.) Победа путем отказа. (С<ергей> В<олконский>) Будь я женой, я бы ревновала к сестре. Беспредельность не может ревновать к пределу. (Думаю о Б. П. 1932 г.)
Б. П. Заочный оплот.
Жена — предел. Тупик, разверстый ребенком.
(Из мыслей к Б. П.) …Втроем не выйдет. Я и вдвоем умею плохо. Два уже меньше чем один (в котором другой). Мы уже меньше чем я (в котором ты). Два это рядом. Весу меньше. (Я вешу еще всем тобой, так мы вес — поделили, и земля нас конечно вынесет!) Нет, не обольщаюсь и не обольщаю: втроем не выйдет. (NB! 1932 г. М. б. — тоже гвардейский устав? Ne daigne [Не снисхожу (не снисходи) (фр.)].) Могут выйти два вдвоем (мое с Вами, мое с ней). Зачем втягиваете? Я — размежевываю. Не отводите мне никаких мест.
Сонмы голосов дозвучивающих.
Vorfuhlen. Nachfuhlen [зд.: Пред-чувствие. После-чувствие (нем.)]. Вы поймете когда пройдет, я — прежде чем стряслось.
Сострадай!
Люди по мне проходят бесследно. Выходит: они — волны, а я — камень. (Без никакого следу кроме соли.)
Выпеть и выжечь.
Не хочу того слова: оно круг. (Из двух рук!) Гораздо больше, чем всё.
Встреча должна быть аркой. Не в упор (кто кого?) не две дороги вдоль (перекресток, чтобы вновь разойтись, да просто: РОССТАНЬ!) а радугой. Арка: увечнённая встреча. Не встретились, а непрерывно встречаются. Вечность в настоящем времени. Настоящее время (Presens) вечности.
Чем дальше основы арки, тем выше арка. Нам нужно отойти далёко. Для нужной нам высоты нам нужно отойти очень, очень очень далёко, м. б. (отступая спиной) и немножко оступиться — по ту сторону.
Кусочек из Диккенса. (Шаги перед грозою. История двух Городов.)
Мои стихи, равно как мои платья хороши в темной комнате. При белом свете дня — сплошные дыры (ожоги).
M-me Roland у подножья эшафота [Манон Ролан (1754 — 1793) — жена одного из лидеров жирондистов, министра внутренних дел Французской Республики Жана-Мари Ролана де Ла Платьера (1734 — 1793), погибшая на гильотине.].
Море отражает дно (себя, недра).
Дно — одно.
Река отражает небо.
У реки не может быть лица, только поступь и голос (бег и звук). Лики ее — те небеса, под коими протекает. В известном смысле я — безлична.
Не оскорбила бы меня только страсть ангела: его стыд с семижды седьмого неба превышающий мой (с седьмого).
Еще: его стыд (mesalliance [мезальянс (фр.)]) вместо моего собственного.
Бог (магнит) некоторых забыл снабдить сталью.
15-го нов<ого> апреля:
Чувство, что дорога за мной пропадает, зарастает по следам.
Дети меня жестоко ненавидели в детстве. Я не простила детям.
Мой страшный страх обид.
Меня нет: обижайте пустое место! Пустующее как раз на том месте, где я стою (где вы думаете, что я стою).
Белый и Блок: Внутренняя радость дающая внешнюю.
Застава: концы концов: все концы с концами сходятся: начало всяческой беспредельности: дали, горя, песни…
Апрель (конец, 29-ое. Говорят, самое любовное время — полночь. Неправда: час призраков. Еще: рассвет. Неправда: слушаешь гудки заводов и вокзалов: тоску просыпающегося дня. Нет любовного часа, а если есть то скорей уж полдень (Bettina: “Meine verschlafendste Zeit” [Беттина: “Мой самый сонный час” (нем.). Беттина фон Арним, урожд. Брентано (1785 — 1859) — немецкая романтическая писательница.]).
Если бы любовная любовь не включала в себя: услады и забавы, я бы может быть ее и любила. Если бы она была совсем горькой. (Т. е. — не собой. 1932 г.)
Дорваться друг до друга — да, но не для услады же! Как в прорву. “Зной — в зной, Хлынь — в хлынь, До — мой: — В огнь синь” [Финальные строки поэмы “Мoлодец”.].
Чтобы потом — ничего не было.
Чудо в физическом мире ограниченно, ибо огр<аничен> сам физ<ический> мир. Но чудо (безгран<ичность?>) ограниченным быть не может, следов< ательно>: или чудо происходит не в физ<ическом> мире, или в физ<ическом> мире чудес не происходит.
А м. б. другие (сущности их) вскрываются исключ<ительно> в любви (Эросе). Но может ли сущн<ость> вскрыться в частности? И в частности, да. Но почему же исключительно в этой?
Может ли сущность (Аполлон, Дионис, Люцифер) вскрываться исключ<ительно> в Эросе? Нет, сущности скрываются, пропад<ают> в Эросе. М. б. он и есть из богов — сильнейший! Да и то ложь: ибо частность Эроса в сущности Диониса, напр., растворяется.
“Поэт в любви”. Нет, ты будь поэтом в помойке, да.
