ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
Перерыв в 5 дней (грибы, поездка в Прагу, Алин день рождения). Возобновляю 5/18 сентября (день Алиного рождения) с лишний раз подтвержденной достоверностью, что всё, кроме писания — ничто. (Всё, не разряжающееся — разрешающееся — в слове.)
Дальнейшая линия: оплакивание хором (народом) царя.
Переезд во Вшеноры. 23-го сентября 1924 г. — везет сумасшедший, к<оторо>го мы по дороге опаиваем пивом и одуряем папиросой (NB! некурящего!) — а три дня до этого вязание, из к<оторо>го ничего не вышло.
Итак — с Богом!
Запись:
Мое самочувствие в любви — самочувствие человека, у которого только три дня <пропуск одного слова>. Обреченность и восторг.
Наблюдение о лесе: лес играет сам с собою. В лесу непрерывная игра: леса — с самим собою (тени, света, листьев, отсветов — с самими собою)… Дать всю лесную мелочь.
Наблюдение: Развешенные на ветру простыни: прохождение под ними мнимых людей.
Сравнение: так же часто, как мать повторяет имя собственного ребенка.
Боль, знакомая как глазам — ладонь,
Как губам —
Имя собственного ребенка.
[Из ст-ния “Ятаган? Огонь?..”]
От меня не бегают — бегут.
За мной не бегают — ко мне прибегают.
Хитросплетенный мрамор
(лабиринт)
NB! Для Федры:
— Я так от тебя устала, что получив тебя, я — кажется — усну.
Шпажник, шафран
(Rittersporn? [шпорник (нем.) — название цветка.])
Но — вьявь и воистину —
Знай: тело пройдет!
Приписка: NB! не странная ли молитва для Тезея, простого героя?
(1926 г.)
Под чистовиком Тезея подпись:
(1-ая часть Гнева Афродиты — Ариадна — кончена 7-го нов<ого> Октября 1924 г., во вторник.)
Нельзя “Гнев Афродиты”, п. ч. вроде “Гнева Диониса” Нагродской, еще потому, что так может называться явно-плохая вещь. Лучше просто: Тезей.
Достоверности (по мифу) о Федре.
Внешняя фабула:
Тезей, после долгого вдовства, уже в зрелых летах (50 лет?) женится на Федре, сестре Ариадны. У Тезея взрослый сын, однолеток ( — “мой однолеток!”) Федры, единственный сын от брака с Ипполитой, амазонкой. Ипполит воспитывается у матери Тезея, Этры, в Трезенах. Федра об Ипполите слышит, но его никогда не видела.
Приезд Ипполита к отцу. Буйная встреча радости. Безумная любовь Тезея к сыну. — Проси чего хочешь! Бери что хочешь! — Мне ничего не нужно. Воспоминание о первой встрече с его матерью (Ипполитой) во главе женских войск, о ее, о их любви, о ее гибели рядом с ним, на крепостном валу Афин.
Федра, не сводя глаз с Ипполита:
— Счастлива та, что породила такого сына!
Либо: отъезд Ипполита из Афин. — “Итак, мой сын, ты нас уже покидаешь? Трижды солнце не успело зайти и наше солнце покидает нас? Скажи, чем мы тебе…” Обращение к Федре: — “Проси вместе со мной!” Федра: — Как я могу? М. б. в Трезенах, где я никогда не была, звезды ярче и женщины красивее… — Жена! Жена! Ты не знаешь этого юноши. Он весь в мать! (Сын Амазонки.) Рассказывает — с разгорающимся увлечением — об Ипполите. Федра не слушает. Параллель между царством амазонок, куда рвалась, и его любовью к друзьям. Настойчивые вопросы Тезея, куда торопится. Ответ Ипполита: — “Я спешу на празднество Артемиды”. Уговоры Тезея. Почтительное упорство Ипполита. Тезей отпускает.
Намечающиеся картины
Охота.
Вкратце: Трезены. Прогулка Федры с кормилицей в лесу. (Я лично не нахожу нужным.) Охота. Отдых после охоты. Пирушка друзей, либо жертвоприношение. Лесной храм Артемиды.
1. Охота:
Храм Артемиды в лесу. Отдых после охоты. Ипполит в кругу друзей. Жертвоприношение Артемиде, хвала вольной лесной жизни — т. е. вызов Афродите. Похвальба каждого. Ипполит, разгоряченный охотой, вином и дружбой, бросает вызов Афродите. — Гонительница рода моего!
…Ты, уже лишившая моего отца столького (перечисление) — богиня: врагиня мужской доблести, ты — иссушительница чресл и мозга, ты, обращающая мужа в (что-нибудь унизительное) меня ты доблести не лишишь — я вызываю тебя!
Явление Федры. Остолбенение друзей. Федра, со смыслом: “О, я не богиня (Не бойтесь! Я не богиня), я только усерднейшая из ее служанок, молодая жена твоего отца, — твоя мачеха, Ипполит! (либо: новая жена твоего отца, твоя молодая мать, Ипполит!) Прости меня, что нарушаю твое веселье! — Рассказ о том, что они с отцом приехали посетить престарелую Этру. Холод в кругу друзей. — О, я не желаю мешать вам! Я только гуляла и сейчас буду продолжать свою прогулку!
Зовет кормилицу.
(NB! Здесь Федра у меня grande coquette [опытная кокетка (фр.)] — не годится. Должно быть дано смятение первой страсти: удар по голове.
Федра сильна невинностью.)
Проза Бориса Пастернака утомительна. Есть два рода утомления: то, которое вы испытываете после целого тома мелких рассказов Чехова (или Джерома, или Аверченки, — Твэна, пожалуй, нет) или от полуторачасового пребывания с человеком, который вас занимал или которого вы занимали — и утомление от непрерывной формулы: en presence de quelqu’un [в присутствии кого-то значительного (фр.)].
От пустоты и от полноты.
Первое утомление — утомление растраты (без восполнения), бездеятельности, безучастности, безплодия. Вас обокрали и ошельмовали. Вы смеялись — и ничего не осталось.
Утомление второго рода — утомление от непрерывности прихода: так рыбаки устают в удачные дни. С вас на протяжении какого-то срока непрерывно требовали — всего вас. Утомление сообщничества — сподвижничества — соперничества. Вы — лицо действующее. От вас всё зависит (весь улов).
Утомление сложенных рук (даже “tourner les pouces” [букв.: вращать большими пальцами (сложенных на животе рук), т. е. бездействовать (фр.)].) и напряженных мускулов.
После первого (чтения Чехова, напр.) — гору сбросил, к<отор>ую на тебя навалили, море изверг (чужой пустоты) — к<отор>ое в тебя влили.
После второго — гору сдвинул, море осушил.
Первое — истощает, второе — обогащает.
И еще: обратность процессов до и после <сверху, после “процессов”: и следствий>. Читая Чехова или беседуя со знакомым вы (именно вы, я от Чехова томилась с детства) и не подозреваете о своей усталости. Только когда захлопнули книгу или дверь за выходящим — вы изумленно восклицаете: — Боже, до чего я устал!
(Чтение Чехова — вязание в воздухе, без результата — восполнения — связанной полосы.)
Напряжение растраты неосознанно, и утомление подкрадывается яко тать в нощи. Процесс растраты — усладителен, завершение его — опустошительно. Душа точно мстит за то, что человек часами мог обходиться без нее. (Расплата за каждое развлечение: расплата за растрату на ничтожное.) И — о странность! — выпитое море превращается в ощущение: выпит! (в твою собственную выпитость). Полная параллель и даже тождество с опьянением алкоголем.
С прозой Пастернака (как всякого большого мастера, — нет, Чехов тоже был мастер! — как всякого большого духа) — обратное. Читал — точно об стену бился, чуть ли не булыжник на мостовой колол, кончил — огромный прилив силы. Отданное — вернулось. Так Пастернак чувствует — закончив Урал [Речь идет о фрагменте повести “Детство Люверс”.].
Посему книги Пастернака (м. б. самого дионисического из моих современников) никогда не сравню с вином, а прозу Чехова, или иных бытовиков, — именно с вином, с развратом вина, сравню.
Вдохновение.
Есть священный инстинкт — и в этом меня подтвердит каждый пишущий — оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 мин., всегда подозрительно.
Тот же священный инстинкт оберегает и настоящего читателя (т. е. <пропуск одного слова>, а не трутня) от доверия к слишком легко в него льющемуся.
Радость добычи — почему это торжество мужского сознания не распространяется и на книгу (душу другого), ограничивается областью дел (чаще “дел”) и любви?! Всё в мире сем надо завоевывать — т. е. за всё платить собой — друга как женщину и книгу как друга. Готового нет. Есть, но неизбежно второй и третий сорт.
Богов из глыбы высекают и несколько веков спустя тем же усилием мышц из земли выкапывают. “Как по маслу” — в жизни как в искусстве <фраза не окончена>
Б. П., поэт как прозаик, прежде всего нуждается в сподвижничестве. Рука, ищущая встречной (а скорей даже — “coup de main!” [“руку помощи!” (фр.)] 1933 г.). За непосильное берусь — помоги же! Сезам откройся, чтобы я со всеми своими сокровищами — за твоими сокровищами — в тебя вошел.
Б. П. осуществлен только в настоящем читателе, т. е. Б. П. один — умысел, Б. П. + идеальный читатель — умысел + действие, т. е. полный поступок: свершение. Б. П. свершается не в напечатанном количестве страниц, как Бунин, напр., хотящий только одного: любуйся! — Б. П. свершается только в читателе. Он не данное, а даваемое. Не сотворенное, а творимое: рождаемое. Весь он — самый акт дачи.
И в силу именно этой необходимости в сотворчестве, этой полной своей зависимости от другого, он так единственен, уединен и одинок.
“Чувствуй” (воспринимай) и “любуйся” — вот с чем идут к читателю писатели типа Бунина. — “Я сделал, а ты посмотри”, “дал, а ты возьми”, “страдал, а ты поразвлекись”. Писатели типа Бунина хотят зрителя, писатели породы Пастернака хотят — писателя, второго себя.
“Работай” говорит Б. П., — “я бился — побейся и ты”. (Я — над материалом, ты — надо мной, к<отор>ый для тебя тот же материал: первоисточник: природа.) Это — шахтер, в походе за золотом, а не рантье, нам это золото на своих литературных приемах, в виде устриц, орхидей и чего еще? — расточающий.
Б. П. нам дает, нет, Б. П. нас приводит на прииски. — Добывай.
Б. П. — наше местознание. Добыча — наша.
Но насколько несравненно больше доверия и любви в этом “бейся”, чем в олимпийском “любуйся” Бунина. Б. П. с нами последним — своей трудовой жилой делится — не ценнее ли банкирского “золотого дна”.
Б. П. — наша трудовая, следовательно — золотая жила.
(Пишу Б. П. и всё время думаю о Втором Фаусте Гёте.)
Творчество Б. П. — огромная лаборатория (алхимика). (NB! связать с тем золотом. Пожалуй, образ еще верней, ибо здесь больше добыванья и — не забыть! — так Бертольд Шварц изобрел порох.) Это прежде всего материал, черновик. Есть поэты “без черновиков” — сразу нaбело — имя их легион и цена им грош. Есть поэты — сплошные черновики. Гёльдерлин, напр., с четырьмя вариантами одного и того же стихотворения (абсолют, очевидно, им найден на небесах!).
Есть два рода поэтов: парнасцы и — хочется сказать — везувцы (-ийцы? нет, везувцы: рифма: безумцы). Везувий, десятилетия работая, сразу взрывается всем. (NB! Взрыв — из всех явлений природы — менее всего неожиданность.) Насколько такие взрывы нужны? В природе (а искусство не иное) к счастью вопросы не существуют, только ответы.
Б. П. взрывается сокровищами.
(NB! Второй Фауст — работа (лаборатория) целой жизни и “Ueber allen Gipfeln ist Ruh…” на стене охотничьего домика… [“Горные вершины / Спят во тьме ночной…” (нем.; пер. М. Ю. Лермонтова). Начало ст-ния Гете “Ein Gleiches”. Ранний вариант этого ст-ния был написан Гете 6 сентября 1780 г. на стене охотничьего домика, находившегося в лесу близ Веймара.] Связать. 1933 г.)
Борис родной. Я не знаю, дошло ли до Вас мое письмо — давнишнее, в начале лета. Длительность молчания между нами равна только длительности отзвука, вернее: все перерывы заполнены отзвуком. Каждого Вашего письма (всегда — последнего!) хватает ровно до следующего, при частой переписке получилось бы нечто вроде сплошного сердечного перебоя. (Боже, как я себя утешаю — и тешу! 1933 г.) Сила удара равна длительности его действия, — есть ли в физике такой закон? Если нет — есть.
Б<орис>, если не долетело, повторю вкратце: в феврале я жду сына. Со мной из-за этого сына уже раздружились два моих друга — из чистой мужской оскорбленности, негодования, точно я их обман<ула?> — хотя ничего не обещала! А я, в полной невинности, с такой радостью: в феврале я жду сына (оба меня любили, т. е. так думали) (NB! внимание к моим скобкам, — в них “ist der Hund begraben” [“собака зарыта” (нем.)] 1933 г.) — и знаете, чего ждала и не дождалась в ответ: “— Ваш сын! Это должно быть — чудо!” и еще: “но пусть он будет и внешне похож на Вас!” (NB! одного без другого не бывает: иная физика — иная суть, доказательство <сверху: наличность> — иной сути. 1933 г.) Это я бы сказала Вам, Борис, потому что я Вас люблю — и этого ждала от них, потому что они меня любят, а дождалась — ну
(NB! Один пришел в ярость, нет оскорбления, которого бы я от него не выслушала — помню, даже внешне был страшен, а другой просто — исчез. 1933 г.)
Теперь я совсем одна, но это неважно, всё, что не насущно — лишне, двоих не теряют, а одного — не было, я ничего не потеряла, кроме — от времени до времени — радости текущего часа, такой, в моей жизни, редкой.
Борис, мне неприятно повторять то свое письмо, тем более, что писала я в глубокой потрясенности, теперь я свыклась — но там была формула, необходимо, чтобы она до Вас дошла: “единственное отчаяние мое, Борис — Ваше имя”. (NB! не совсем вижу, где формула? Так сокращено, что расшифровываю наугад. И, внезапно — ясно как на ладони: — единственное, от чего мне больно, — Ваше имя.) Я его Вам посвящаю, как древние посвящали своих детей — божеству.
Борис, с рождения моей второй дочери (родилась в 1917 г. умерла в 1920 г.) прошло 7 лет, это первый ребенок который после стольких лет — постучался. Б<орис>, если Вы меня из-за него разлюбите, я не буду жалеть. Я поступила правильно, я не помешала верстаку жизни (совсем гётевское наблюдение и определение и даже форма, только Гёте бы вместо: жизнь сказал: природа. О “Детстве Люверс” — потом) я не воткнула палки в колесо судьбы. Это единственное, что я чту. (Право на бытие — всегда — во всем: от права на бытие данной строки, вопреки самым роковым от нее последствиям — до моего сына во мне.) Да, Борис, и будь этот ребенок у меня от первого встречного, он бы всё равно — был, потому что он захотел — через меня — быть. Да, Борис.
Впрочем, Вы мудры и добры — зачем всё это? Горечи моей Вы не сможете не прочесть уже с первой буквы февраля. (NB! Наш с ним месяц, верней — мой с ним, тех моих, того моего потока стихов к нему — февраль 1923 г. меховой можжевельник — “кипарис”. 1933 г.) Ни о радости, ни о горечи я говорить не буду.
Я назову его Борисом, и этим втяну Вас в круг.
Б<орис>, я закончила большую вещь — I ч<асть> трилогии Тезей — Ариадна. Приступаю ко второй. В “Соврем<енных> Записках” (XXI кн<ига>) есть моя проза, из советских записей — достаньте и прочтите. Часть сказки “Мoлодец” уже отпечатана, выйдет к Рождеству, пришлю. (Здесь очень неисправные типографии.)
(Не окончено)
