ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
…Чтобы только не заслушивался…
дремот, нот
Часа сонного, двенадцатого.
Чтоб как тысячами — мот
Перебрасывался насыпями.
Никогда не спать! Спать?!
Грех последний, неоправданнейший…
(Будет время и на кладбище ведь!)
Птиц, летящих вспять, вспять!
деревьев падающих!
Этим поездом к тебе
Всё бы ехала и ехала бы…
(Хорошо бы — написать. Авг<уст> 1933 г.)
Дальше — Крысолов
…Целый мир грозятся стрескать!
…
— У нас — Библию: мол, дескать —
Кил сала на ней!
Строка:
Сад — замкнутый как тайна.
(NB! Чем меньше пишешь — тем хуже. Так у меня. То же о мысли. То же о любви.)
О Савинкове [Савинков Борис Викторович (1879 — 1925) — эсер, член боевой террористической организации. Автор “Воспоминаний террориста”, относящихся к дореволюционному периоду. Под псевдонимом “В. Ропшин” выступал как беллетрист. После революции возглавлял антибольшевистский “Народный союз защиты родины и свободы”. Был арестован на советской территории в середине августа 1924 г. и после суда приговорен к смертной казни, замененной затем десятью годами тюремного заключения. По официальной версии, покончил с собой в тюрьме 7 мая 1925 г.]:
21-го мая в соборе Св. Николая панихида по террористу — коммунисту — самоубийце Савинкову. — Как по-русски! — Любопытно: кто придет? Я бы пошла. Есть чувство — <пропуск одного слова> всех: взаимочувствие личностей, тайный уговор единиц против масс, каковы бы единицы, каковы бы эти массы ни были. И в каком-то смысле Борис Савинков мне — брат.
Строка:
— ухом
Вытянутым, как слух.
III глава Крысолова “Напасть” кончена во Вшенорах, 28-го мая 1925 г.
(“Человек в зеленом — с дудочкой”)
Запись:
Есть чувства, которых бы не было на острове: гордость, например, жалость, например. Стало быть, два моих основных чувства не абсолютны. (Странно, что как раз эти два чувства — источник всех моих страданий.) Ряд чувств, возникающих из общежития: гордиться (перед кем-нибудь), жалеть (кого-нибудь) — чувства с приставкой. И только они, не абсолютные, и есть болевые. Ведь будь Христос на необитаемом острове — где бы вся Голгофа?
Гордиться, сердиться, ревновать, завидовать, жалеть, ЛЮБИТЬ… всё с людьми, от людей. А есть — самострасти?
Знаю только одно самочувство, одну самострасть: тоску. Везде, всегда, без ни кого, ни от <фраза не окончена>
Строки:
Серею в лице
…Пустые составы…
— Состав пустоты?
(Поезд)
Крысы разносят чуму. Мускусные кошки. Цикады. Пальмы. Манго. Кокосовые циновки.
Озеро: всякий находит в нем, что хотел.
Не ищите его на карте, —
Нету!..
Строки:
Жаль-Уныль.
Большак-большевик
Мур
31-го мая 1925 г., в воскресение, Мур весил 71/2 кило (4 месяца без одного дня).
7-го июня — 7 к. 70
14-го июня — 7 к. 80
21-го июня — 8 к. 10
28-го июня — 8 к. 25
5-го июля — 8 к. 65
Запись:
Я ровно настолько знаю быт, чтобы его ненавидеть. — Достаточно. —
Попытка IV гл<авы> — Увод.
NB! Всё любовное и женское, весь соблазн мужского — в “Озере”. Здесь — соблазн чужого (там — Чужого).
…Мне Дидона внимала, Энея
Позабыв… Пережив…
Мне внимала сама Суламифь,
Улыбалась сама Саломея…
Дальше, дальше — — —
Есть страна — — —
— Три, четыре, — — —
И она называется — Далью
Надпись на моем камне:
Le moule en est brise [Форма разбита (фр.). Эта французская поговорка означает утрату кого-то (чего-то) значительного, чье существование неповторимо, т. е. секрет чьего существования невозвратно утрачен.]
(NB! хорошо, что именно на камне — пребывающем.)
…За предельный покой:
За отдельный покрой
…Стoит только — — —
Чтобы поезд — “только что отошел”…
Тщетен и тщетен розыск:
Все паровозы тебя увозят…
Ни от одной женщины, в разговоре о башмаках, я еще не услышала: “п. ч. у меня низкий подъём”. (Всегда — высокий!) Очевидно, это — позор, тайна, которую скрывают на смертном одре даже от духовника.
Предгрозовой вечер. Подвязываю в саду розовые кусты. Почтальон. В неурочный час. — Pani Cvetajeva. — Протягиваю руку: бандероль. И — почерк Пастернака — пространный, просторный, — вёрсты. Рука Пастернака. Книга прозы [Речь идет о сб. Пастернака “Рассказы”.], которую я так тщетно (40 кр<он>!) мечтала купить на советской книжной выставке.
А до этого — сон, буйный и короткий — просто свалилась, сонная одурь, столбняк. Проснулась в грозу, <пропуск одного-двух слов> к роз<ам?> и получила — в раскрытую руку — Пастернака.
Да! Перед сном (столбняком) вздрогнула, т. е. уже заснув проснулась от ощущения себя на эстраде Полит<ехнического> Музея — и всех этих глаз на себе.
(10-го июня 1925 г., день Муриных крестин.)
крестины мура (вкратце)
Вчера, 10-го июня, в Духов день, в день рождения Пушкина и день семилетия с рукоположения о. Сергия [Булгаков Сергей Николаевич (1871 — 1944) — видный философ и богослов.] — стало быть в тройной, в сплошной Духов день — было крещение Георгия. Дня я не выбирала, как не выбирала дня его рождения (1-ое — воскресение — полдень) — вышло само. О. Сергий должен был приехать в Псы (Дольние Мокропсы) служить на реке молебен, и вот, заодно, окрестить Мура. Молебен на реке ввиду голых часов и, вообще, вульгарности пляжа (нарочно пишу через я) отменили, а Мур окрещен — был.
Увидав подлежащего крещению, о. Сергий, мне, с некоторым испугом: — А я с ним… справлюсь? — И я, с внутренней улыбкой, внешне же — задумчиво: — “А это уж я не знаю”.
На мое предложение в начале обряда уйти, о. Сергий: — Собственно, родителям присутствовать не полагается, но если бы Вы попросили, я бы разрешил. И мое испуганное: “Нет, нет, не надо, сохрани Бог! — раз заведено. Зачем?!”
Чин крещения долгий, весь из заклинаний бесов, чувствуется их страшный напор — точно в младенца ломятся! — борьба за власть. И вот, церковь, упираясь обеими руками в толщу, в гущу, в эту живую стену: — Запрещаю — отойди — изыди! Весь чин крещения: кто — кого (и никогда заранее не известно, точно каждый раз — всё заново! точно окончательной победы еще не было — и быть не может. Ратоборство.) В одном месте, когда особенно выгоняют, навек запрещают (“отрекись от ветхия прелести!”) у меня выкатились две огромных слезы — точно это мне вход заступали в Мура. Одно Алино слово перед крестинами: — “Мама! а вдруг, когда он скажет: „дунь и плюнь” Вы… исчезнете?” Робко, точно прося не исчезать. (Я потом, провожая с горы, рассказывала о. Сергию, слушал взволнованно, м. б. того же боялся, на то же, втайне надеялся?)
Мур, во время обряда, был прелестен. Я не видела, рассказывали. Улыбался свечам, слизнул с носу миро и заглотнул сразу: крестильную рубашку, ленту и крест. Одну ножку так помазать и не дал. (Ахиллесова пята язычества! Моя сплошная пята!) Временами, когда очень долго (был голоден) — подхныкивал, деликатно, от ком<ара> до фылина. С головой окунут не был — ни один из огромных чешских бельевых чанов по всему соседству не подошел. Этого мальчика с головой окунуть можно было только в море.
(4 мес. 10 дней)
10-го июня
муркины крестины
(из Алиного дневника)
Как только встали — уборка, мытье, передвиганье, переноска, вбиванье гвоздей, заготовленье и приготовленье еды, собиранье посуды со всего дома, у соседей, у хозяев, словом дeла — по горло. Обедаем наскоро и вдруг — новая забота — купель! Как? Откуда? Какую?
У нас — Муркина очень маленькая и мелкая деревянная ванночка, потом глубокий жестяной, с тремя дырами, грязный и мрачный от долгого неупотребленья — бак. И есть еще несколько тазов куда Мура не то, что не окунешь с головой, но никаким образом не втиснешь даже и наполовину. У прислуги и у хозяйки ничего подходящего нет. Что делать?
Сперва приходят разные гости с посудой и помощью и общими силами додумываемся: бак вымыть, дыры заткнуть, накрыть бак простыней, и тогда будет хорошо.
Это исполняется, и купель готова. Теперь сдвигаются два стола, накрываются скатертями Ольги Елисеевны, и подается посуда и еда. Заместительница O. E., Александра Захаровна, принесла пирог с грибами, Myна Булгакова — пирог с миндалем. Лелик был поставлен часовым за ворота, смотреть когда пойдет о. Сергий. Он стоял словно какой-нибудь индеец, одной рукой опершись в бок, другой защищаясь от солнца, одну ногу выставив вперед, другую поставя на камень — и был очень доволен своим назначеньем.
Гости, которым надоело оставаться дома, почти все вышли во двор. Брэй-он и Брэй-она любовались видом коз, мама и Мур гуляли возле скамейки, А. З. о чем-то разговаривала с мамой, папа перетаскивал стулья, Катя Р<ейтлингер> любовалась (в подлиннике: руболавась) видом крестинной рубашечки и крестика. Вдруг Лель влетает в ворота. К маме: — Идет! К Брэям: — Идет! Домой: — Идет!
Выходим с папой встречать о. Сергия и Муну. Подходим под благословение. Когда возвращаемся, всё для переведения язычника в христианство готово (т. е. кипят котлы кипучие, точат ножи булатные, хотят козла зарезати). О. Сергий велит распеленывать невинного и голодного Мура. Мама говорит: — О. Сергий, я лучше выйду, правда? А он: — “Собственно, я бы Вам мог разрешить… если бы Вы попросили”. И это он сказал с таким сомненьем — очевидно, он думал, что мама не может никогда ничего попросить. Заместитель крестного, Брэй, начал с того, что когда свечи еще не были зажжены, выкупался весь в воске. Крещенье началось. Булгаков всеми средствами изгонял бесов, Мурку обдувал, Мурку обвевал. Последний вел себя изумительно! Когда Мура мазали миром, он подставлял руки и ноги, смеялся, пытался о. Сергия поймать за волосы. Однако, когда его окунули три раза, тогда его настроение испортилось, так как он всегда после мытья сразу ест, а тут еще молитвы читают! На него накинули рубашечку и крестик, которые он мгновенно потянул в рот и принялся блаженно сосать. Отнять у него не было никакой возможности, он засасывал всё глубже и глубже, как настоящее болото! Теперь, после крестин, видно как он скучает об тех, бедных невинных изгнанных своих прежних хранителях.
Между прочим, о. Сергий никак не мог Муру волосы остричь — только ножницами щелкал!
Записка ко мне Али 1-го февр<аля> 1925 г. сразу после рождения Мура:
(на треугольном отрывке конверта, собственно на его закрышке, большими буквами, чернильным карандашом)
Дорогая Р<ысь> (переправлено:) Мама,
Очень рада, что Ваше желание сбылось. Мы назовем Борисом. Мне очень хочется Вас видеть, но сейчас нельзя.
Скоро приду. Я рада, что брат, а не сестра. Борис лучше чем Ксения.
Целую крепко. Поздравляю
Ваша Аля
Два письма Борису (себе в тетрадь)
Вшеноры, 14-го февраля 1925 г.
Дорогой Борис,
1-го февраля, в воскресение, в полдень, родился мой сын Георгий. Борисом он был 9 месяцев во мне и 10 дней на свете, но желание С. (не требованье) было назвать его Георгием — и я уступила. И после этого — облегчение. Знаете, какое чувство во мне работало? Смута, некоторая внутренняя неловкость: Вас, любовь, вводить в семью, приручать дикого зверя: любовь, обезвреживать барса (Барсик, так было — было бы! — уменьшительное. Ох, эти сослагательные!)
Отнимать его у своих, а Вас своим — отдавать. Делать Вас общим достоянием. Делать его в родном доме — чужим, Вас — в моем — своим. Что-то дикое (т. е. ручное) вроде племянника и дяди. Ясно и просто: назови я его Борисом, я бы навек потеряла право на <пропуск одного слова> Бориса, не право, а его самого. (Дв <пропуск нескольких слов>) Это было бы — отказ. Так, назвав этого Георгий, я сохраняю право на Бориса, т. е. на Вас и —. Борюшка, это не безумие, а самый точный расчет. (NB! Так говорят все сумасшедшие. 1933 г.)
