ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
Мне родинка твоя —
Дороже родины
(Так. Никому. Никому бы и не сказала — п. ч.: 1) унизительно 2) ненавижу родинки (не у детей), — что-то самое плотское. Но так могла бы Федра — Ипполиту — но для нее (понятия) родины — не было. А в общем — хорошо. Формула.)
— J’ai un panaris a l’abdomen! [“У меня панариций в животе!” (фр.)]
(Myp — своей учительнице, Окт<ябрь> 1934 г.)
L’amant de Lady Chatterton.
[Рядом с заглавием помета рукой А. С. Эфрон: “(NB! Chatterley)”. Речь идет о последнем романе английского писателя Д. Г. Лоуренса “Любовник лэди Чаттерлей”.]
Первое впечатление: с конца.
Книга кончается неожиданно и неприятно-счастливо. Она или он должны были бы умереть от разрыва сердца. (Лучше — один, п. ч. оба — тоже счастье.) Тогда всё было бы оправдано и возвеличено до Эмпирей.
Очень хороша первая и вторая встреча L<ady> Ch<atterley> и Лесничего, все первые две трети книги.
Сцена с цветами (повсюду) сентиментальна и безвкусна. (Особенно смехотворно перечисление и местоназначение цветов: туда — незабудки, сюда — крокус, и т. д.) Уж если цветы — то лучше La Faute de L’Abbe Mouret [“Проступок аббата Мурэ” (фр.) — роман Э. Золя. Цветаева имеет в виду любовную сцену в главе XV книги второй этого романа.] — с целым садом: целым — сада.
Но, вообще, пошлость ассоциации.
Хороша — она, плох (неудачен) — он: демоничен и байроничен, слишком духовен для такой физики, какой-то принципиальный любовный Геракл.
Вроде пропагандиста.
Все ощущения книги — верны, а большинство рассуждений героя — излишни.
Такое ощущать она должна была бы от совсем простого — любого — хотя бы гондольера Джиованни. От бессловесного.
Лесничий (бывший — коновалом, бывший — офицером) — пересложнен.
Нехороша его словесная грубость: называть вещи своими именами, да еще все — и всеми. Я бы предпочла его словесно-почтительным, или вовсе бессловесным.
Гениален в книге Лоренс, а не герой. Герой — глуп. (Значит — и Лоренс глуп.)
Настоящие любовники не занимаются настроениями углекопов.
Невероятен (по грубости) отец во встрече с Меллорсом. Непристоен до неправдоподобия.
Хороша — безукоризненно — она. И infirmiere [медсестра, сиделка (фр.)]. И — даже жена. Все женщины.
Мужчины — тени.
Странная книга. Прекрасная по авторскому бесстрашию. Но есть тошнотворность, перегруженность сластью — пресыщающая — и отвращающая читателя.
С третьей трети — тошнит.
…С миром — в мире:
На буксире!
С миром — в споре:
На отпоре!
Мур: — Разное — утро и вечер. Вечером — всходишь точно на горку и смотришь.
…Покаместь душу выдавят…
А мне еще — завидуют!
31-го дек<абря> 1934 г. — сороковой день [Речь идет о сороковом дне со дня гибели Н. П. Гронского].
Стояла на его могиле и думала: здесь его нет, и там его нет: здесь — слишком местно (тесно), там — слишком просторно (All [Вселенная (нем.)]), здесь — слишком здесь, там — слишком там. Где — тогда?
(О Днепре без порогов)
— Я сама — Неясыть!
Не сыта моя суть —
Я сама — Неясыть!
(Январь 1935 г.)
— Я такой волчий медведь только потому что меня никто не любит.
(Метро Mairie d’Issy — crie du c?ur [Мэрия Исси — крик души (фр.)] — 24-го янв<аря> 1935 г. Myp)
11-го февр<аля> вторник — без четверти четыре — весть о тяжелом заболевании С. М. В<олконского> (сердце). Сейчас еду в П<оследние> Нов<ости> — узнавать, потом, м. б., к нему.
(Померанцы с <фраза не окончена>
Май 1935 г.
Когда старая женщина говорит: — “Когда я была молодая” — даже этому не верят, точно молодость та же красота.
Иногда нужно предпочесть, в стихах — общее место — острейшей подробности — ради потока. Т. е. фразу, период — эпитету, и поток — образу, к<отор>ый иногда, именно единственностью своей — тормозит.
Что-то ранее нас — умерло…
Ты меня поцелуешь — мертвую,
Как тогда целовались — мысленно
Любовь была зла. Никто меня милой
Не звал — ты, соловей! —
Я жизнь прожила — счастливая силой
Своей, жилой своей!
была зла. Кто, кто меня телом
Покрыл — от —
Я жизнь прожила — счастливая делом
Своим, мелом своим!
2 1
(жаром — даром)
…Я в рай добрела — ведoмая — (чарой?)
Своей: лирой своей!
(Всё здесь — от ударения, до смысловой настойчивости: звуковой навязчивости повторения (подтверждения). Мое дело — заполнить должным. Здесь как нигде дана звуковая канва (звуковой канат).)
…Seule une femme pour porter le poids d’une ame (j’aurais mis “mon ame” — si ce n’etait pas un equivalent) […Всего лишь женщина, чтобы нести груз души (я сказала бы “своей души” — если бы это не значило того же) (фр.)].
“Поэзия” — “поэзия” —
Да знаете ли вы
Благородство (поведения в трудных случаях жизни) есть не то последствие, не то причина бесстрастия.
Абсолютно-страстный человек не может быть абсолютно-благородным.
(Записано в Госпитале Ville-Juif, 15-го июня.)
Между годовалым ребенком (лицо!) и 80-летним им же — ни дня перерыву.
— Он его тоже посмотрел… — сестра, показывая мне Мурин аппендицит (знаю, что appendix, но привыкла — так).
(Для “Чорта”)
Деление серебра на горсточки, горочки, стопочки.
Серебряные стопочки отражаются в глубоком ломбере стола.
(Знаю, что l’Hombre — jeu de l’Hombre [игра в ломбер (фр.) — старинная испанская карточная игра.] — и, кажется, одна — знаю, но здесь беру ломбер как материал: из-за глубины звука — и отражения.)
Это — приписка 26-го мая 1938 г., переворачиваю страницу — и:
“Ибо ломбер (l’Hombre) от долгого словесного (невежественного) и игрального употребления уже стал ЛОМБЕР — древесной и металлической породой”.
Н. П. Г<ронский>
Зерна богатой барышни. — Губная помада. — Бритье (мячик). — Jouy-en-Josa<s> [Местечко в пригороде Парижа, к юго-востоку от Версаля.] (нигде) — скалы, сосны, спящий город, арка, помост, кафэ.
Возвращение route nationale [национальный корень (фр.)] — с его громким ором (песнями: один — как целый хор).
Шавильский желанный дуб. — И еще одно желанье. — Версальские леса, папоротник, вереск, листва, саблиэры.
“Старушки”. Иду к “старушкам”.
— Иду домой: своих кормить.
Рынок, кожаная кошелка.
— Ты еще немножко слишком громок.
Дружба с С. М.
Игранье моей головой — отрастающей.
— Как Вы похожи на волка!
— Глупости! Я похожа на Вильгельма.
— Нет! нет! Именно на волка, особенно — нос.
— Если я — на волка, то Вы на Марью Царевну, с картинки Репина — помните? Волк увозит Царевну.
— Иван-Царевич увозит!
— Нет, Волк.
Он: — А Вы заметили, что у Вас с Марьей-Царевной — одни инициалы?
— Я не Марья-Царевна, а Марья Моревна — помните: — “Я поеду воевать, а ты сиди дома и занимайся хозяйством”.
— Это я — займись хозяйством? Впрочем, я великолепный хозяин, спросите маму. Вы сколько варите pot-au-feu? [букв.: горшок на огне (фр.) — традиционное французское блюдо из овощей и мяса, приготовляемых в одной посуде.]
— Часа полтора.
(Он, торжествуя) — А я — три.
…Но Вам Марья не идет. Вы Марина Моревна — от моря.
— Просто скажите — морское чудище.
В другой раз, на саблиэре, в вереске
— Какие волчьи волосы! Совершенно — волчий мех!
— Глупости. Это — седины.
— Что-о? Седины, это матрона — что-то торжественное — Рим или Новгород. А это просто волчья шерсть. А сверху — золото.
— Еще скажите — волчий хвост! Помните, у Жуковского — в золотой сетке! [Точнее: в серебряной. В “Сказке о Иване-царевиче и Сером Волке” Жуковского описание костюма Серого Волка завершается словами: “И на хвосте серебряная сетка / С жемчужной кистью…”.]
(Хотела писать его — живого. Не довелось. И только всего осталось:
— Погляди как в час прибоя
Лес играет сам с собою.
— Так и ты со мной играл.
[Из ст-ния “Лес: сплошная маслобойня…”.])
(Конец Carnet medical)
ДРУГАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА:
УЖАСНАЯ: ГРЯЗНЕЕ ГРЯЗНОГО, КАРАНДАШНАЯ, СОВЕРШЕННО-НЕЧИТАЕМАЯ
Жажду уничтожить.
Что такое мужская дружба? Любовь есть жажда — потери себя в другом, дружба — обретения себя в другом. Над дружбой всегда третье — то, ради чего — по Гронскому:
— Восток был отперт на простор
[Из главки “Утро” поэмы Н. Гронского “Белладонна”.]
и — Нашего полку прибыло.
(Над любовью (душой ее) — всегда третий, бывший или будущий, угроза, смерть.)
А любовь — тупик. Выход — смерть. (Дружба — бессмертье.)
Если бы я в ноябре 1934 г. любила Н. П. Г<ронского> я в ноябре Х-вого года его — разлюбила: забыла.
