ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
— Мама, знаете отчего у меня штаны мокрые? Вспотели, вероятно!
(Т. е. они вспотели, а не он, ибо другого — не бывает никогда.)
Хрoмый. Зажмали (зажали). Иду к Бибияги.
— Я хочу надеть сольду (куртка).
— Флаг говорит да и нет.
— Gui — это ведь негрские головы.
(Gui — омела)
ВОЗОБНОВЛЯЮ ВЫПИСКИ
ИЗ БОЛЬШОЙ СВЕТЛО-ЗЕЛЕНОЙ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ С КРАСНЫМ КОРЕШКОМ
Учится читать: в тетради ряд слов огромными печатными буквами.
Liebe gnadige Frau!
Wie merkwurdig trifft es sich! Als ich Ihnen von der russischen Sekretarin schrieb, musste ich gleich ein neues Blatt nehmen, denn eh ich mich bedachte stand es: zu gesund.
Das “blonde Madchen” (Tchernoswitowa heisst: Tcherno — schwarz und switowa kommt von Hemd (kleinrussisch: Switka), eigentlich — die mit dem schwarzen Hemde) prahlte mit R<ilke> und sprach uber ihn wie uber die selbstaufgenommennen Platten zu seinen Bildern: mein. Ich traf sie nur ein einziges Mal und liess sie weiterleben — ohne Sehnsucht.
Heute, am 17-ten erhielt ich Ihren Brief und die sein (Briefbuch).
Ihr Brief raucht — und rauscht — und glanzt — Bodensee — ein Wort aus meiner Kinderheit, ich war damals im Breisgauer Freiburg und hatte eine Freundin — Brunhild — von dorten, das Kind sah wie ein Seefraulein aus. Ich liebte sie so sehr (fur ihre Schonheit: Seefrauleinheit!) dass man uns schnell jeden Verkehr verbot — als ob ich der See ware, der sie heimwollte — von der Schul-Sandbank!
Brunhild vom Bodensee.
…Seit R<ilke> habe ich Niemanden geliebt, in Niemanden gelebt, er war meine letzte Seele, meine letzte ander-Seele.
Als Sie so lange nicht schrieben, dachte ich: jetzt hat die Frau Angst, sie will kein grosses Gefuhl, sie ist erfullt — und liess Sie schweigen und hatte selbst nie geschrieben (geschrien).
…Als mein Kind in Russland vo<r> Hunger starb und ich es — so auf der Strasse von einen fremden Menschen erfuhr ( — Ist die kleine Irina Ihr Kind? — Ja. — Sie ist tod. Gestern tod. Morgen begraben wir sie.) schwieg ich drei Monat lang — kein Sterbenswort — zu niemandem — damit es nicht weitersturbe, noch (in mir) — lebe. Darum nannte Ihnen R<ilke> nicht meinen Namen. Nennen — trennen: sich vom Dinge trennen. Ich nenne niemand — nie.
Es wird ein harter Winter sein — ist schon hart, obwohl noch nicht Winter — mein Mann hat keine Arbeit und kann, als Kranker, auch keine haben. Wutende und wurgende Armut, geschenkte (schone Sachen — was brauch ich sie?) verschleudere ich fur 20-30 frs — die gleich weg sind. Meine Tochter strickt, aber fur einen Sweater — 2 Wochen Arbeit — zahlt man nur 50 frs. Ich kann nur schreiben, nur gut schreiben, sonst ware ich langstens reich.
Mit der russischen Emigration steh ich schlecht denn — ich steh ausserhalb, lebe nur in meinen Heften und meinen Pflichten und wenn manchmal meine Stimme erklingt — so ist es immer Wahrheit, wie noch unlangst, als unser grosser sowietischer Dichter Maiakowsky hier in Paris einen Vortrag hielt. Am anderen Tag schrieb ich ihm einen offenen Brief — das war ein Jubelruf — und am Tage drauf wurde ich aus der Zeitung, wo ich manchmal meine Verse drucken liess (nein, wo man sie manchmal — duldete) — entfernt “wegen sowietischen Sympathien”.
Ganz allein steh ich, fur die Fernen — eine Emigrantin, fur die Nahen — eine <пропуск одного слова> — nurweil ich keine Politik.
Hande waschen mochte ich jedesmal wie ich eine Zeitung — anseh.
Liebe Frau im alten Park, grossen Dank fur das grosse Geschenk. Zur Stunde, wo alle Fenster umher schwarz sind — meine Stunde, mein lichtes Fenster allein! — schlag ich das Buch auf und bin wieder ich: vogelfrei, wie es in Ihren alten Gesetzen steht.
[Милостивая государыня! [Обращено к Нанни Вундерли-Фолькарт (1878 — 1962), близкому другу и душеприказчице Р. М. Рильке.]
Как странно получается иной раз! Когда я писала Вам о русской секретарше, я должна была сразу взять новый лист, ибо не успела опомниться, как на бумаге появились слова: чересчур здоровая.
“Светловолосая девушка” (Черносвитова [Речь идет о Евгении Александровне Черносвитовой (1903 — 1974), бывшей секретарем Рильке с середины сентября по конец ноября 1926 г.] означает: Черно — черный, а свитова происходит от рубашки (малороссийское: свитка), буквально — та, на которой черная рубашка) хвалилась Рильке и говорила о нем как о собственноручно сделанных пластинках его фотографий: мое. Я встретилась с ней один-единственный раз и отпустила ее жить дальше — не тоскуя.
Сегодня, 17-го, я получила Ваше письмо и его (том писем).
Ваше письмо пенится — и плещется — и сверкает — Боденское озеро — слово из моего детства, я жила тогда во Фрейбурге (Брейсгау), и у меня была подруга — Брунхильда — из тех мест, похожая на русалку. Я так ее полюбила (за ее красоту: русалочность!), что нам вскоре вовсе запретили встречаться — как будто я была озером, желающим забрать ее домой — со школьной скамьи и песчаной отмели!
Брунхильда с Боденского озера.
…После Рильке я никого не любила, ни в ком не жила, он был моей последней душой, последней другой-душой.
Вы так долго не писали, что я подумала: госпоже стало боязно, она не желает полноты чувства, она переполнена — и я не прерывала Вашего молчания и сама бы никогда не написала (окликнула).
Когда мой ребенок умер в России от голода и я узнала об этом — просто на улице от незнакомого человека (— Маленькая Ирина Ваша дочка? — Да. — Она умерла. Вчера умерла. Завтра мы ее будем хоронить.), я молчала три месяца — ни слова о смерти — никому — чтобы он <ребенок> не умирал окончательно, еще (во мне) — жил. Поэтому Ваш Рильке не называл моего имени. Назвать — разъять: отделить себя от вещи. Я не называю никого — никогда.
Грядет холодная зима — уже холодно, хотя зимы еще нет — у моего мужа нет работы, да он и не может работать, потому что болен. Изнурительная и удушающая нищета, распродаю дареные вещи (красивые вещи — к чему они мне?) по 20 — 30 франков — которые тут же улетучиваются. Моя дочь вяжет, но за свитер — 2 недели работы — дают всего 50 франков. Я умею только писать, только хорошо писать, иначе давно бы разбогатела.
С русской эмиграцией я лажу плохо, ибо — стою в стороне, живу лишь в моих тетрадях и обязанностях, и если порой раздается мой голос — это всегда правда, как совсем недавно, когда наш великий советский поэт Маяковский выступал здесь в Париже. На другой день я написала ему открытое письмо — это был ликующий зов — а еще на другой день я была изгнана из газеты, где я изредка печатала свои стихи (нет, где их изредка — допускали), — “за советские симпатии”.
Я совсем одинока, для тамошних — эмигрантка, для здешних — <пропуск одного слова> — только потому, что я не политик.
Мне хочется мыть руки всякий раз, когда газету — вижу.
Милая госпожа в старом парке, огромное Вам спасибо за огромный подарок. К тому часу, когда все окна вокруг черны — моему часу, одно лишь мое светящееся окно! — я открываю книгу и снова становлюсь собою — вне закона <букв.: вольной как птица> как написано в Ваших старых законах (нем.).]
(Уже осень 1930 г., после С<ен> Лорана.)
Строки:
…Тригорбого верблюда
Обиды — не забуду.
Мур:
Зверский сад.
— Вы только ростом мaленьки, а так — Вы дама.
(жене зубн<ого> врача, крохотной)
Я свечек не ем вообще.
Мур: — Мама, у нас черти в ванной завелись. Я слышал, как они сейчас: и-и-и! Совсем мaленько. За печкой. Совсем тоненько. Подите послушайте.
Мёдон, 8-го ноября 1930 г.
(NB! Здесь какой-то большой пропуск — сейчас еще не напала на след: с 14-го апреля 1930 г. по 8-ое ноября 1930 г. — ни одной записи о Муре и ни одной собственной. В большой тетради — зеленой — нет, д. б. в какой-нб. записной книжке. Ни одной записи за всю Савойю: немыслимо. Но — пока — продолжаю.)
Мур — 31-го дек<абря> 1930 г.
— Не понимаю: зачем жена нужна?
— Чтоб в доме порядок был.
— Но ведь мама есть.
— Мамы умирают (объясняю возраст).
— А зачем еще жена нужна?
— Чтобы был близкий человек, который тебя пожалеет. Ну, у тебя горе, например. Кому расскажешь?
— Гостям расскажу.
— Но гостям твое горе неинтересно, они как раз ходить перестанут.
— Тогда совсем не говорить.
— Но я все-таки не понимаю — зачем жена нужна?
— Чтобы дома кто-нибудь ждал вечером. Вернешься домой — никого нету.
— Позову гостей.
— Но нельзя ж каждый вечер — гостей (и т. д.).
— А еще зачем жена нужна?
— Чтобы скучно не было одному.
— Но жена — своя. (Лукавая улыбка) Вот если бы новая жена каждый раз…
(Последняя запись 1930 г. — 31-го дек<абря> 1930 г. Мёдон.)
1931 г.
Встреча Нового Года у И<звольских>. Е<лена> А<лександровна>, ее мать [Маргарита Карловна Извольская (урожд. Толль).], Маруфф, дядюшка, гр. Комаров [Правильно: гр. Комаровский Виктор Владимирович (1866 — 1934) — в прошлом крупный государственный чиновник; действительный статский советник; церемонийместер при дворе Николая II.] (Мур: Графка Маруффка), Ел. Ник. [По-видимому, Е. Н. Арнольд.], С., Мур, я.
Мур в гостях спит и просыпаясь в камине находит: красный лакированный мяч в синей сетке, маленький поездок и розовые вязаные башмаки для Мумсика.
Спим вместе на огромном поперек себя шире и<зволь>ском диване, под розовым атласным одеялом.
(Аля в своем первом розовом вечернем длинном шелковом платье — с Л<ебедевы>ми на вечере Кр<асного> Креста.)
Дай Бог — в Новом Году — всем здоровья, всем — успешного ученья
— мне
— дописать в этом году [Пропущено название: “Поэма о Царской Семье”.], устроить французского Мoлодца и — новую дружбу.
(Алина приписка: — Аля мне связала чудный коричневый берет из chenille [синель (фр.)].)
(К 1-му дню русск<ого> Рождества дописана главка Обед и начата Елка — окончена 10-го янв<аря> 1931 г.)
Мур: — Англичане украли у французов Бикo [Персонаж детских комиксов.].
Я: — Это французы у англичан украли.
Мур: — А что англичане за это французам сделали?
Я: — Что ж им сделать?
Мур: — Война может произойти.
…Вьются бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
[Из ст-ния Пушкина “Бесы”.]
— Хорошо, Мур?
Мур: — А как они визгают?
(визгают — лязгают)
— Нехорошее слово французы придумали: ТЭТ [от фр.: tete] — голова. Точно — зад.
— А беси любят машины?
Я — кому-то:
— On ne doit pas traiter les riches plus mal que les pauvres. Mais — c’est tout (ce qu’on leur doit).
A м. б., еще суше: — On ne doit pas plus maltraiter un riche qu’un pauvre [Не дoлжно обращаться с богатыми хуже, чем с бедными. Но — и только (что по отношению к ним дoлжно).
— Не дoлжно обижать богатого более, чем бедного (фр.).].
…On les a parfois sans aimer, mais quand on les a — on les aime […Порой ими обладают не любя, но когда обладают — любят (фр.)].
Мёдон, 16-го января 1931 г.
