ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
5
1918—1919
27-го – 28-го августа 1918 г.
Брянский вокзал — за молоком — 5 1/2 ч. утра по старому. Небо в розовых гирляндах, стальная (голубой стали) Москва-река, первая свежесть утра, видение спящего города. Я в неизменной зеленой крылатке,— кувшин с молоком в руке — несусь.
Ах, я понимаю, что больше всего на свете люблю себя, свою душу, которую бросаю всем встречным в руки, и тело <над строкой: шкуру>, которую бросаю во все вагоны 3-го кл<аcca>.— И им ничего не делается!
Чувство нежнейшей camaraderie {товарищества (фр.)} — восторга — дружеского уговора.
Такое чувство — отчасти — у меня есть только к Але.
— Анна Ахматова! Вы когда-нибудь вонзались, как ястреб, в грязную юбку какой-нибудь бабы {летучие вокзальные молочные хвосты (Примечаниен М. Цветаевой)} — в 6 ч. утра — на Богом забытом вокзале, чтобы добыть Вашему сыну — молоко?!
___
Из письма:
Нас делят, дружочек, не вещи высокого порядка, а быт. Согласитесь, что не может быть одинаковое видение от жизни у человека, к<отор>ый весь день кружится среди кошёлок, кухонных полотенец, простонародных морд, вскипевшего и не вскипевшего молока — и человека, в полном чистосердечии никогда не видавшего сырой моркови.
— Да, но на то и любовь, чтобы сравнивать быт. (Принц в Ослиной Коже и судомойка.)
— Да, приниу-то легко забыть о никогда не виденных им кастрюльках, а судомойка знает, что принц уйдет, а грязные кастрюли — останутся!
Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь,— очень, очень иногда. Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга,— что тут делать мужчине?
У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.
___
270
Кошёлку я несу, как котомку,— отсюда восторг.
___
О, мои подруги по очередям — нарядные мещанки и грязные бабы! — вы никогда не научитесь так быстро ходить, и так весело покупать <над строкой: так весело стоять, не получать>, вы никогда не будете столь усердно служить своему дому, как я своему. Для этого нужны — крылья!
___
Я абсолютно declassee {вне классов (фр.)}. По внешнему виду — кто я? — 6 ч. утра. Зеленое, в три пелерины, пальто, стянутое широченным нелакированным ремнем (городских училищ). Темно-зеленая, самодельная, вроде клобука, шапочка, короткие волосы.
Из-под плаща — ноги в серых безобразных рыночных чулках и грубых, часто не чищенных (не успела!) — башмаках. На лице — веселье.
Я не дворянка (ни гонора, ни горечи), и не благоразумная хозяйка (слишком веселюсь), и не простонародье (слишком <слово не вписано>) и не богема (страдаю от нечищенных башмаков, грубости их радуюсь,— будут носиться!).
Я действительно, АБСОЛЮТНО, до мозга костей — вне сословия, профессии, ранга.— За царем — цари, за нищим — нищие, за мной — пустота.
___
О № 42 — отчетливый! мелом! — в 6 ч. утра, на моем зеленом крыле у спящей двери Чичкина!
___
— «Монах ребенка украл!»
(Возглас мальчишки на Казанском вокз<але>, видящего меня, мчащуюся с Ириной на руках.)
___
— Что меня заставляет так мучиться с этими очередями, кооперативами, Смоленскими, вокзалами? — Д<олжно> б<ыть> всё-таки —
271
чувство долга, но так как я от природы чувствую отвращение к долгу, я бессознательно (из самообороны!) превращаю всё это в приключение.
___
Тяготение к мучительству. Срываю сердце наАле. Не могу любить сразу Ирину и Алю, для любви мне нужно одиночество. Аля, начинающая кричать прежде, чем я трону ее рукой, приводит меня в бешенство. Страх другого делает меня жестокой.
___
Из письма:
…Господи Боже мой, знайте одно: всегда, в любую минуту я о Вас думаю. Когда Вам захочется обо мне подумать, знайте, что Вы думаете в ответ.
…Это ныло у меня два года в душе, а теперь воет.
…Я же не одержима, моя одержимость тайная, никто в нее никогда не поверит.
…Люблю Вас и без сына, люблю Вас и без себя, люблю Вас и без Вас — спящего без снов! — просто за голову на подушке!
___
Леонид К<аннегисер>! Изнеженный женственный 19летний юноша — эстет, поэт, пушкиниянец, томные позы, миндалевидные глаза <над строкой: ногти>.
(Таким Вы были в январе 1916 г. (мой первый приезд в Петербург!)
___
Пречистенка, Институт Кавалерственной Дамы Чертовой, ныне Отдел Изобразительный Искусств.
Клянусь Богом, что живи я полтораста лет назад я непременно была бы Кавалерственной дамой!
(Нахожусь здесь за пропуском в Тамбовскую гу6<ерник>> — «для изучения кустарных вышивок» — за пшеном.)
___
3-го – 4-го сент<ябpя> l9l8 г.
Дорога на ст<анцию> Усмань Тамб<овской> гу6<ернии>
Хлеб — заморский царевич (а м<ожет> б<ыть> заклятой царевич?)
272
— «И будет это так идти пока не останется: из Тысячи — Муж, из Тьмы — Жена». (Из солдатских разговоров.)
___
Некоторые люди относятся к внешнему миру с какой-то придирчивостью (дети,— дальнозоркие — писатели типа Чехова и А. Н. Толстого).
С такими мне утомительно и скучно.
___
В Москве есть церковь «Великого Совета Ангел».
___
«И подарил он ей персиянский халат, п<отому> ч<то> стала она тогда уже часто прихварывать.»
(Так мог бы кто-нибудь рассказывать о Настасье Филипповне.— Русская «Dame aux Camelias». {«Дама с камелиями» (фр.)})
___
Не забыть посадку в Москве. В последнюю минуту — звон и шум. Я: «Что это?» Мужик, грубо: — «Молчите! Молчите! Видно, еще не ездили!» Баба: — «Помилуй нас. Господи!» — Страх, как перед опричниками, весь вагон — как гроб. И, действительно, минуту спустя нас всех, несмотря на билеты и разрешения, выбрасывают из вагона. Оказывается, вагон понадобился красноармейцам.
В последнюю секунду мы — М<алинов>ский, его друг, теща и я —благодаря моей «командировке» всё-таки попадаем обратно.
___
Ночной спор о Боге. Ненависть солдат к монахам и любовь к Богу.— «Зачем доску целовать? Коли хочешь молиться, молись один!»
Солдат — офицеру (типа бывшего лицеиста):
— «А Вы, товарищ, какой веры придерживаетесь?» Из темноты — ответ: «Я спирит социалистической партии».
___
Ст<анция> Усмань.
Приезд.— Чайная.— Испуганные и ехидные старухи. Ночь на полу. Обыск. Крики, плач, звон золота, распоротые перины, тени красноармейцев.
273
Опричники: еврей с слитком золота на шее, еврей — семьянин (если есть Бог — он мне не мешает, если нет — тоже не мешает), «грузин» с Триумф<альной> площади в красной черкеске, за гривенник зарежет мать.
С чайниками за кипятком на станцию. 12тилетний — одного из реквизирующих офицеров — «адъютант». Круглое лицо, голубые дерзкие глаза, на белокурых — бараном — кудрях лихо заломленная фуражка. Смесь амура и хама.
___
Хозяйка: маленькая (мизгирь) наичернющая евреечка (можно и должно сказать иначе), обожающая золотые вещи и шелковые материи. Раньше — владелица трикотажной мастерской в Петрограде (Петербург здесь неуместно), сейчас — жена коммуниста на реквизиц<ионном> пункте.
— «Ну что же Вы здесь делаете, когда дождь, когда все ваши на реквизиции? — Читаете?»
— Да-а…
— А что Вы читаете?
— «Капитал» Маркса, мне муж романов не дает.
___
— Как трогательна старая женщина, которая — по привычке — платит улыбкой!
___
Из всех, кого я знаю, кажется только мы с Асей приняли всерьез библейское слово о добывании хлеба насущного в поте лица своего.
— Ст<анция> Усмань Воронежской губ<ернии>, где я никогда не была и не буду. 15 верст пешком по стриженому полю, чтобы выменять ситец (розовый) на крупу.
___
Рынок — базар. Юбки — поросята — тыквы — петухи. Я покупаю 3 деревянных игрушечных бабы, вцепляюсь в какую-то живую бабу, покупаю у нее нашейный — темного меду — крупный — колесами — янтарь — и ухожу с ней с базара — ни с чем. Дорогой узнаю, что она «на Казанской погуляла с солдатом» и задумываюсь, весело ли это.
274
Дома: возмущение хозяйки янтарем. Мое одиночество. На станции за кипятком, девки: — «Барышня янтарь надела! Страм-то! Страм!»
___
У нас с Асей роман с черной работой.
___
Мытье пола у хамки.— «Еще лужу подотрите! Повесьте шляпку! Нет, я совсем не умею мыть пола, знаете — поясница болит. Вы наверное с детства привыкли!».
Молча глотаю слезы.
___
Вечером из-под меня выдергивают стул, ем свои два яйца без хлеба (на реквизиц<ионном> пункте! в Воронежской губ<ернии>!)
___
Пишу при луне (черная тень от карандаша и руки). Вокруг луны огромный круг. Пыхтит паровоз. Ветлы. Ветер.
___
Господа! Вы слишком думаете о своей жизни! У вас времени нет подумать о моей,— а стоило бы!
___
Сваха — бывшая портниха, разудалая, речистая замоскворецкая теща («муж подкузьмил — умер!»), хам-к<расноармее>ц с золотым слитком на шее, мещанка-жидовочка, бывшая владелица трикотажной мастерской, бабы, напуганные до смерти, подозрительные угрюмые мужики, жара, нечищенные башмаки, чужой хлеб, «Господи! Убить того до смерти, у кого есть сахар и сало!» — прогулки зча кипятком на вокзал,— всячески пария: для хамки — «бедная» (грошевые чулки, нет бриллиантов), для хама — «буржуйка», для тещи — «бывшие люди» (раньше работала на жену дяди Феди), для к<расноармей>цев — гордая стриженая барышня. Роднее всех (на 1 000 000 верст!) — бабы, с к<отор>ыми у меня одинаковое пристрастие к янтарю и пестрым юбкам — и одинаковая доброта,— как колыбельная песня.
___
275
Опричники: Рузман, Берг, Каплан, Левит.
___
«Не было смирнее нашего города!» (рассказ мужика по дороге в Усмань.)
___
Сегодня опричники для топки сломали телегр<афный> столб.
___
Хозяйка за чем-то наклоняется. Из-за пазухи выпадает стопка золота, золотые со звоном раскатываются по комнате.
___
Стенька Разин: 4 Георгия, спас знамя.— «Что Вы чувствовали, когда спасали знамя?» — «Ничего не чувствовал! Есть знамя — есть полк, нет знамени — нет полка!». Рассказ его о подводном городе. Купил с аукциона дом в Климачах за 400 руб. Грабил банк в Одессе: «полные карманы золота!». Служил в полку наследника.— «Выходит он из вагона: худенький, хорошенький, и жалобным таким голоском — «А куда мне сейчас можно будет пойти!» — «Вас автомобиль ждет. Ваше Высочество!» — «Многие солдаты плакали.»
Отец моего Стеньки — околодочный, всё знает, пишет книгу «Слезы России», к<отор>ую никому не дает читать.
___
Реквизировали столько-то золотых часов и скат гвардейского сукна на «бешметы».
___
Опять Москва, конец сентября 1918 г.
Аля: Марина! У меня какие-то внутренние слезы!
___
Марина! Сегодня воздух, как паутина! Руки путаются!
___
276
Два раза встречаем на Поварской офицера на костылях, с Георгием. В первый раз, пропустив его, посылаю ему с Алей вдогонку астру,— «3а Георгия». Во второй раз он уже улыбается. Посылаю ему с Алей вдогонку — «за Георгия» — огромный кленовый лист. «0рден Льва и Солнца — лист кленовый!»
___
Аля, ночью, просыпаясь: — «Марина! Была одна такая странная девочка, она любила святых и одному святому не домолилась.»
___
— Марина! Я бы хотела так: много народу в комнате, темно, кружки папирос, и я бы в темноте узнала тебя — руками — по бархату. Потом все бы ушли, началась бы заря. С гостями ушла бы ночь, гости точно поддерживали ночь.
___
— Хорошая книга! Только там такие места: «ясное солнышко», «светлые волосики»,— не простые, п<отому> ч<то> простота — хорошая вещь, а какие-то — простоватые.
___
— «Я сейчас как-то судорожно иду.»
— «Марина! Правда — колокол сейчас, как пригоршни золота <над строкой: серебра>?».
(Вечерняя, грустная прогулка на Садовую.
Фруктовая лавчонка, напоминающая Юг.— Заря.)
___
ОКТЯБРЬ
Из письма:
Пишу Вам это письмо с наслаждением, не доходящим, однако, до сладострастия, ибо сладострастие — умопомрачение, а я вполне трезва.
Я Вас больше не люблю.
Ничего не случилось,— жизнь случилась. Я не думаю о Вас ни утром, просыпаясь, ни ночью, засыпая, ни на улице, ни под музыку,— никогда.
277
Если бы Вы полюбили другую женщину, я бы улыбнулась — с высокомерным умилением — и задумалась — с любопытством — о Вас и о ней.
Я—aus dem Spiei {вышла из игры (нем.)}.
— Всё, что я чувствую к Вам,— легкое волнение от голоса и то общее творческое волнение, как всегда в присутствии ума — партнёра. Ваше лицо мне по-прежнему нравится.
— Почему я Вас больше не люблю? Зная меня, Вы не ждете «не знаю».
Два года подряд я — мысленно — в душе своей — таскала Вас за собой по всем дорогам, залам, церквам, вагонам, я не расставалась с Вами ни на секунду, считала часы, ждала звонка, лежала, как мертвая, если звонка не было,— всё, как все — и всё-таки не все, как все.
Вижу Ваше смуглое лицо над стаканом кофе — в кофейном и табачном дыму — Вы были как бархат — я говорю о голосе — и как сталь — говорю о словах — я любовалась Вами, я Вас очень любила.
Одно сравнение — причудливое, но вернейшее: Вы были для меня тем барабанным боем, подымающим на ноги в полночь всех героических мальчишек города.
— Вы первый перестали любить меня. Если бы этого не случилось, я бы до сих пор Вас любила, ибо я люблю всегда до самой последней возможности.
Сначала Вы приходили в 4 ч., потом в 5 ч., потом в 6 ч., потом в восьмом, потом совсем перестали.
Дела? Да,— дело дней — жизнь.
— Вы нсрагчюбили меня (как отрезать). Вы просто перестали любить меня каждую минуту своей жизни, и я сделала то же, послушалась Вас, как всегда.
Вы первый забыли, кто я.
Пишу Ва-м без горечи — и без наслаждения. Вы всё-таки лучший знаток по мне, чем кто-либо, я просто рассказываю Вам, как знатоку и ценителю — Seelenzustand {сотояние души (нем.)}, и я думаю, что Вы по старой привычке похвалите меня за точность чувствования и передачи.
