ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
5
1918—1919
СМЕРТЬ СТАХОВИЧА — (27-го февраля 1919 г.)
Я с Алей у Антокольского. Воскресение. Тает. Мы только что из Храма Спасителя, где слушали контр-револ<юционный> шепот странников и — в маленьких шапочках — в шубах с «буфами» — худых и добрых — женшин-не женщин — дам-не дам, с которыми так хорошо на кладбище.
— «Погубили Россию…» — <В Писании всё сказано…» —«Антихрист»…
Храм большой и темный. Наверху — головокружительный Бог. Островки свечек.
— Антокольский читает мне стихи, посвящ<енные> Гольцеву и другие — «Пролог к моей жизни», к<оторые> бы я назвала: «Оправдание всего».
Но так как мне этого нельзя, так как у меня слишком четкий хребет, так как я люблю одних и ненавижу других, так как я русская — и так как я всё же понимаю, чтоА<нтоколь>скому это можно, что у него масштаб мировой — и так как я всё же хочу сказать нет и знаю, что не скажу — молчу молчанием резче всяких слов.
И мучусь этим молчанием.
— Прощаемся. Аля надевает капор. В дверях Вигелев с каменным лицом.
— «Я принес ужасную весть: Алексей Александрович Стахович вчера повесился.»
— Никогда не забуду, как шла за гробом.
В церкви ( !) {В печатном тексте: «(у Страстного, названия не помню.)»} было холодно и стоял двойной дым от ладана и от дыхания. Каждый раз, чтобы креститься, я снимала варежку и потом опять надевала, а свечу так и держала в варежке.
Прощаясь, я поцеловала ему только руку.
296
Лицо было прекрасное: особенно дуги бровей и огромные орбиты глаз. Если бы никого не было в церкви, я бы подошла и долго говорила с ним вслух, я бы ему всё сказала, в полной уверенности, что он услышит.
Помню руки; желтые как воск, узкие, с тонкими пальцами.
В церкви было очень много народу, я никого не знала. Помню седую голову Станиславского и свою мысль: «Ему, должно быть, холодно без шапки» ф и умиление над этой седой головой.
Из церкви его понесли в Камергерский. Толпа была огромная. Всё чужие. Я шла, чувствуя себя наполовину мертвой, умирая с каждым шагом — от всех чужих вокруг и оттого, что я его больше никогда не увижу.
Толпа была огромная. Автомобили сворачивали с дороги. Я этим — немножечко — (за него) гордилась.
От Зубовской площади толпа начала редеть. Постепенно стало ясно, что за ним идет одна молодежь — студийцы 2?ой Студии, его Зеленое Кольцо. Они трогательно пели.
Когда улицы стали совсем чужими, а я совсем уже не знала, что с собою делать от нестерпимой тоски, ко мне подошел В. Л. Мчеделов. Я ему безумно обрадовалась и сразу перенесла на него частицу своей нежности к Стаховичу. Я чувствовала — приказала себе поверить — что он чувствует совсем, как я, и если я когда-нибудь в жизни испытала чувство содружества,— то именно в этот час, в снегах Девичьего Поля, идя за гробом Стаковича.
Нам было вместе холодно, вместе грустно.
— «Я тогда не сказал Вам этого. Помните, Вы в прошлом году написали мне письмо, где было несколько строк о нем. Я ему прочел. Это произвело на него потрясающее впечатление. Он три дня ходил за мной следом, чтобы я ему их переписал…»
— «Его очень любили, все к нему приходили во время болезни. Но он ненавидел жалость.— «Я никому ненужный старик.»
Переходим на тротуар — курить. Вспоминаю Розанова. Пальцы еле держат папиросу.— Вместе холодно, вместе грустно.—
— «Он никакой записки не оставил?»
«Нет, но в день своей смерти он еще был в театре, подошел ко мне, спросил: «Ну, как, вы еще не устроились?» —«Нет.» — «Как жаль, как жаль», и сжал мне обе руки.»
297
— «А что это за маленький человек, к<отор>ый так плакал в церкви?»
—«Его камердинер, он раньше был буфетным мальчиком. За день до смерти он выдал ему жалованье за месяц вперед и награду.— Перед смертью он заплатил все долги.»
Доходим до кладлбиша. Божественная белизна Девичьего монастыря, успокоительный, прекрасный свод арки. Идем к могиле. Студийцы сами хотят опустить гроб, но гроб, сделанный в Худож<ествен-ном> Театре, слишком широк (я — мысленно — с грустной улыбкой: барский!’), не вводит в яму. Могильщики расширяют. К свяшеннику подходит монашенка: «Батюшка, нельзя ли поскорей? Второй покойник у ворот.»
Стою на могиле Сапунова, немножко мучась тем, что это — ну —не корректно.
Помню какую-то даму в черном,— в трауре. Большие заплаканные голубые глаза. Когда гроб опускают, крестит воздух мелкими крестиками.
Оказывается, это актриса, у к<отор>ой недавно в Киеве убили мать и сестру.
___
Обратный путь с Мчеделовым. Мы оба почти бесчувственны от холода. С тоскою (п<отому> ч<то> знаю, что ничего не выйдет) прошу его идти ко мне пить чай.
Вернувшись домой сплю каменным сном до 8ми ч. вечера.
___
У меня на варежке до сих пор восковой след от свечи. Это сейчас самое дорогое, что у меня есть на свете.
(14-го марта 1919 г.)
ГРАЖДАНСКАЯ ПАНИХИДА ПО СТАХОВИЧУ
в Художеств<енном> театре
— Речи Станиславского, Росси (за него читает кто-то другой), Судакова (студийца), Южина.
Сначала траурный марш Бетховена.
— Стахович и Бетховен. Давай-ка подумаем.
298
Первое, что чувствую: несоответствие, второе — неловкость, как от нескромности.— В чем дело? —
— «Слишком пышно.» — «Слишком явно.»
Ну?
— Стахович— XVIII век. Бетховен — Вечность. Стахович — прежде всего улыбка, Бетховен — прежде всего — искаженный гениальностью лоб.
Что соединило эти два имени? — Смерть.— Случайность смерти.— Стаховичу не было написано на роду умереть, Стахович — не для явных трагедий. <Над строкой: ибо для того, Стаховича, смерть всегда случайность.> — А! Кажется поняла: траурный марш Бетховена — больше смерть, чем лежащий в гробу Стахович, траурный марш Бетховена — больше смерть, чем стук молотка, заколачивающий гроб и — наконец — траурный марш Бетховена — для явных героев, сознающих себя героями: для Наполеона, Леонардо, Бетховена.
Смысл Стаховича — Жизнь. В траурном марше Бетховена по отношению к Стаховичу есть какая-то грубость <над строкой: явность>. Ясно ли то, что я хочу сказать?
— Ах, лучше всего бы меня понял в этом сам Стахович!
__
Речь Станиславского: — «У друга было в жизни три любви: семья, театр, лошади. Семейная жизнь — тайна, в лошадях я не знаток…» Рассказ о том, как впервые появился за кулисами Охотничьего Клуба — в великокняжеской свите — красавец-адъютант Стахович. «Великие князья, как им и подобает, оставались недолго. Адъютант остался». И постепенное — негласное — участие этого блестящего гвардейца в постановках — в роли «arbiter elegantarum»{«законодателя хорошего вкуса» (лат.)} («нужно будет спросить у Стаховича», «это не по Стаховичу», «как бы это сделал Стахович?»). Поездка — для изучения дворянского и крестьянского быта в имение Стаховича.— «Мы были приняты по-царски.» — Нежность Стаховича: «Заболевал ли кто-нибудь из труппы, кто оставался при больном в московской жаре и духоте? — Стахович.— Блестящий великосветский гвардеец превращался тогда в самую заботливую няньку. Рассказ о том, как Стахович — вырвавшись с какого-то великосветского бала, прилетел на 5 мин. в Художеств<енный> театр, чтобы полаять по-собачьи в грам-моф<онную> трубу для постановки «Вишневого сада».
___
299
Из всех характеристик встает блестя щи и образ красавца-гвардейца, мецената, arbiter elegantarum, скептика (нежнейшего, — fin du siecle!{концавека (фр.)}). очень европейца, очень русского.
Говорят не так и не те. Станиславский — слишком просто (я бы сказала даже — простецки), Росси (в статье, к<отор>ую читает другой) — ни к чему приплетает луну и дворянские гнезда (это должно чувствоваться через Стаховича, иначе — фельетон или олеография), Южин — как общественный деятель и человек, привыкший говорить речи на печальных и радостных торжествах <над строкой: крестинах и на похоронах> — неведомо зачем и почему вспоминает грехи дворянства и ставит на вид «общественную пользу Стаховичей» (ложь! совершенно бесполезны, как скаковая лошадь.)
Но все они — своим неумением — нет! — тем, что они сами не Ста-ховичи и не поэты! — не могут не дать настоящего образа этого красавца-гвардейца, обаятельного на балу, бесстрашного в бою, causeur’a {собеседника (фр.)}, скептика, под ледяною бронею светскости скрывающего нежнейшую из всех душ, покончившего зимою 18-го –19-го года жизнь после дворцов — на собственной кухне,
И Стахович всё-таки встает во весь рост.
_____
Лучше всех — с волнением, смело, ни слова лишнего — говорит студиец Судаков. Одна фраза гениальна: — «И лучший урок bon ton, maintien, tenue {хорошего вкуса, выправки, выдержки (фр.)}, нам дал Стахович 11-го марта 1919 г.» (день смерти)
___
Слушаю, слушаю, слушаю. Всё ниже и ниже наклоняю голову, понимая роковую ошибку этой зимы,— каждое слово, как нож в сердце, нож всё глубже и глубже, не даю себе почувствовать,— ах всё равно,— ведь я тоже умру!
И скажу еще одно, чего не говорит никто, что знают все: Стахович и женщины,— о любовности этого causeur’a, о бессмысленности его, вне любви.
И скажу еще одно, чего не знает никто:
— Если бы на Рождестве 1918 г. я, как хотела, пошла к Стаховичу, он бы не умер.
— А я была бы счастлива.
___
300
МАРТ
Гениальность беседы в том, чтобы делать собеседника гениальным.
___
Аля — Канун Весны — о З<авад>ском:
— «Марина! У меня часто впечатление, что он не ушел, а исчез».
___
— «Марина! Вы сон, к<отор>ый снится всем.»
___
— «Марина! Я видела сон весь из линеек и славянских букв,— целая наша кухня — огромные листы. Но нигде не было написано: Марина, мама, а везде: Женщина, Женщина.»
___
«Два образа жизни: воздух и тонкая нитка в груди.»
___
— «Марина! Восторг Ваш висит на тонкой нитке над огромной черной бездной. Половина нитки висит над бездной, половина — в безопасности.»
___
— «Марина! Есть вещи, к<отор>ые кажутся очень, очень трудными. А найти такие слова — и совсем просто.»
___
— «Марина! Хороших людей много, прекрасных — мало.»
__
— «В каждом человеке эта нитка тонка.»
___
— «Аля, ты чувствуешь себя твердой на этой земле?»
— «Да, Марина; и Ураган не подымет!»
___
301
Аля о З<авад>ском:
— «Аля, почему З<авад>ский не пишет стихов?»
— «Ах, Марина, ему не подходит писать? Он может только надписывать — такие маленькие книжечки.»
___
— «Мне хочется всё знать — и ничего не знать!»
___
9-го марта 1919 г.
Я: — «Аля! Что делают старухи в богадельне?»
Аля, не задумавшись: «Прядут Судьбу».
___
Вчера, возвращаясь домой по Арбату, было так черно, что мне казалось: я иду по звездам.
___
Я — бродячая собака. Я в каждую секунду своей жизни готова идти за каждым.
Мой хозяин — все — и никто.
___
Аля, 12-го марта 1919 г.
— «Марина! М<ожет> б<ыть> небо все из голубых глаз?»
____
(об Огненном Ангеле:)
— «У меня сейчас к этой книге два чувства: одно неблагородное: отбросить куда-нибудь, другое — прижать к груди.»
___
Аля, 13-го марта 1919 г.
— «Марина! Мне снились во сне огромные мечи и коралловые кресты.»
— «И снится мне, будто весь пол в моей комнате совсем круглый, выпуклый. Я точно предчувствовала, что придет ко мне кто-то Вели-
302
кий. Я привела свою комнату в довольно хороший вид, и в эту минуту послышался стук в дверь, и дверь сама открылась. Вошел Спаситель. Я молчала. Он сел на стул и грустно смотрел на меня. Я стояла и не хотела садиться и закрыла лицо руками. Моя комната, как только взошел Спаситель, наполнилась коралловыми крестами, перламутровыми мечами и распятиями.— Сон не прерывается, ноя вижу, как Христа ведут на распятие в Терновом Венце. (В «Терновом Венце» с большой буквы.) Тогда я пошла в свою комнату и достала коралловый крест и перламутровый меч. Я пошла за Ним. Он исчез. Но враги Его еще шли, ища Его. И я перед собой в окне увидела реку.»
___
Иду за Алиным обедом. Мороз. Руки без варежек. В левой руке муфта, прижатая к груди. Мне необычайно-приятно нести ее так. Узнаю этот жест, он у меня в руке.
— Ах? Так в XVIII веке держали, входя в гостиную, треуголку.
___
14-го мapтa 1919 г.
Опыт этой зимы: я никому на свете, кроме Али и Сережи (если он жив) не нужна.
В каком чаду я жила!
Я прекрасно представляю себе, что в один прекрасный день совсем перестану писать стихи. Причин множество:
1) У меня сейчас нет в них (в писании их) — срочной необходимости (Imperativ’a {императива (нем.)}). Могу написать и не написать, следовательно не пишу.
2) Стихи, как всякое творчество — самоутверждение. Самоутверждение — счастье. Я сейчас бесконечно-далека от самоутверждения.
3) Сейчас всё летит, и мои тетрадки так бесконечно-легко могут полететь. Зачем записывать?
4) Я потеряла руль. Одна волна смывает другую. Пример: стихи об ангелах.
«Ангелы слепы и глухи».
Что дальше? — Всё! —
Хаос. Один образ вытесняет другой, случайность рифмы заводит меня на 1000 верст от того, что я хотела раньше,— уже другие стихи,— и в итоге — чистый лист и мои закрытые — от всего! — глаза.
___
303
5) Что я хочу сказать? — Мир.— Мир сам себя скажет.
___
Могу писать только по команде. Пример: единственные — за последние 3 месяца — настоящие стихи: Стаховичу.
(Любовный долг.)
Эта история со стихами — первый мой шаг к небытию.
И мысль: Раз я смогла перестать писать стихи, я смогу в один прекрасный день перестать любить.
Тогда я умру.
___
Спасти меня сейчас может только новая любовь со всем пафосом самоуничтожения в другом. Но это должен быть человек, к<отор>ый сможет вместить меня, иначе <над строкой: т. е.->: бездна.
___
Я, конечно, кончу самоубийством, ибо всё мое желание любви —желание смерти. Это гораздо сложнее, чем «хочу» и <не хочу».
И м<ожет> б<ыть> я умру <над строкой: Думаю, что> не оттого, что здесь плохо, а оттого, что «там хорошо».
___
Я бы хотела встать на колени и сказать:
— <Я не знаю, грешна я или не грешна, я знаю, что я несчастна. Ты создал меня такой. Чего ты этим хотел?»
___
Есть во мне что-то, что вопреки всем моим уверениям, всему моему явному уничтожению в другом и вразрез со всем безмерным людским тщеславием, заставляет говорить всех, кого я любила:
— «Вы не меня любите. Вы любите что-то другое.»
___
