ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
8
1920-1921
Простите за всю эту ересь!
Иду вчера и думаю: — «Я дура.— Премированная дура. Баран — поддевка — кудри. При чем тут любовь? — Зачем всегда это бесплатное приложение? — Галантность? — Нет, глупость. Точно на мне свет клином сошелся.
Надо же понять, что не всякое желание другого — насущное, что есть в этой области — а может в этой-то области особенно — Прихоть.
А я всегда принимающая малейшую вкусовую причуду другого за смертный голод — просто дура.
И — если даже — смертный голод — голодающих — весь мир, шкура — одна.
И — точно без меня нельзя устроиться!»
___
233
Но есть у меня одно оправдание: я невозвратна. Не потому что: я так решаю, а потому что что-то во мне НЕ МОЖЕТ вторично,— другие глаза и голос и та естественная преграда, к<отор>ая у меня никогда не падает — ибо ее нет! — при первом знакомстве, и неизбежно возникает во втором. Любовь.— Знакомство.
Обратный порядок.
Точно я, заплатив дань своему женскому естеству (формальному!— из корректности!) — успокаиваюсь: долг выплачен наперед,— и уж потом смотришь: кому.
— Изучаю.— Дивлюсь.—
— Не верю.
И это так невинно, что ни один — клянусь! — ничего не помнит.
___
Об одном не успела ни написать, ни сказать Вам,— а это важно! —
Об огромном творческом подъеме от встречи с Вами.— Те стихи Вам — не в счет, просто беспомощный лепет ослепленного великолепиями ребенка — не те слова,— всё не то (я, но — не к Вам — поняли?) Вам нужно всё другое,— рождаться заново. Все та же моя верно-неверная начальная лунатическая дорога. (— По которой — всегда дохожу!)
Ничего не обещаю — ибо Вам ничего не нужно! — но просто повествую Вам — как все это письмо — ибо Вы ценитель и знаток душ! —
То, что с Вас сошло на меня (говорю, как о горе!) — другое и по другому скажется, чем всё прежнее.
— Спасибо Вам! — Творчески!
___
Вы уже день, как дома.—А я уже три — как не дома.— Знаете, где я вчера была? — Судьба!!! — В Спасо-Болвановском!!!
— Дружок, он есть! — И, действительно,—за Москва-рекой! — Далё-око! — Длинный, горбатый, без тротуаров и мостовых,— и без домов — одни церкви! — и везде светло, тепло! Какая там советская Москва! — Времен Иоанна Грозного!
Мы шли со Скрябиной — она в своей котиковой шубе, на узких, как иголки, каблуках, я тигром — в валенках,— и она всё время падала.
И как — мне — было — жаль!
(Не ее — конечно!)
___
234
Между прочим: Вам совсем не надо читать этого письма за раз,— ведь оно писано кусочками, клочёчками, день за днем,— почти час за часом.
Так и читайте!
А то мне совестно, а Вам, взглянув — безнадежно!
___
Сегодня — случайно — наткнулась на Белую стаю.
— Как жаль, что забыла перед отъездом еще поблагодарить! Раскрыла: Ваш почерк. Прочла.— Задумалась.— Вы уже, наверное, не помните, что написали, я сама читала как новое.
Как меня — ужасом! — восхищает бренность!
— Кончила те стихи, над мертвым. Хотела — по Вашему — вопросом, — вышло по моему — ответом. — (Это — мое дело на земле!)
Если письмо будет отправлено, присоединю и стихи.
___
Моя главная забота сейчас: гнать дни.
Бессмысленное занятие, ибо ждет — может быть — худшее. Иногда с ужасом думаю, что может быть кто-н<и>б<удь> в Москве уже знает о С<ереже>, м<ожет> б<ыть> многие знают, а я — нет.
Сегодня видела его во сне: сплошные встречи и разлуки.— Сговаривались, встречались, расставались. И — всё время — через весь сон — его прекрасные глаза — во всем сиянии.
(Сейчас спрашиваю Алю: — «Аля, что печка?» И ее спокойный ответ: — «Печка? — Головешит!» Так, собака, бегущая прихрамывая, у нее — «трехножит», большевики о победах — «громогласят» и т. д.)
Купила себе — случайно, как всё в моей жизни — полушалок (обожаю слово!) — синечерный. Люблю его за тепло и за слово,— в гроб с собой возьму!
(О мой гроб! Мой гроб! — Как русских князей: с конем, с женой, с рабом, с броней! — И — в итоге — как Петр перед смертью: ОТДАЙТЕ ВСЁ!)
Купила на улице, у старухи, к<отор>ая, живя 18 лет (а м<ожет> б<ыть> 81 год!) в Москве ни разу не была на Смоленском.— «Я зря болтаться никогда не любила.» — Слушала с наслаждением. — Вот мой Потебня! — И еще завидовала: «зря болтаться». Что я другого в жизни делала?!
___
235
<Дата не вписана>, четверг.
Мой друг! Я уже начинаю отвыкать от Вас, забывать Вас. Вы уже ушли из моей жизни.— После-завтра — нет, завтра! — неделя как Вы уехали.— Помните, я Вас просила: до субботы, а Вы уехали в пятницу, а мне так и осталось в памяти: суббота.
Вы — умник и отвесно глядите в души. Я бы хотела, чтобы Вы поняли: начинаю отвыкать — забыла.
Мне, чтобы жить, надо радоваться. Пока Вы были здесь — даже, когда мне было так больно,— я всё-таки могла сказать себе: завтра в 6 ч. (пойду — или не пойду — всё равно — но: завтра в 6 ч.— достоверность!)
А сейчас? — Завтра — нет, после-завтра — нет, через неделю — нет, через месяц — нет, хочется думать и попадаю в пустоту — может быть —через год, м<ожет> б<ыть> — никогда.
Чего ж тут любить — помнить — мучиться?
И вот мое трезвое, благоразумное, огнеупорное — асбестовое — в воде не тонет и в огне не горит! — сердце, поняв, смирилось, отпустило.
От встречи с Вами у меня осталось только большое беспокойство: надо куда-то идти; надо куда-то идти — и вот, хожу: весь день «по делам» (т. е. по трущобам — в поисках за табаком) — с Алей, вечером одна или с кем-н<и>б<удь>.
Это, конечно. Вы, Ваша память.
Куда-то идти — бесспорно — от чего-то уйти.— Если бы я знала, что Вы — что я Вам необходима — о, каждый мой час и сон летел бы к Вам! — но так — зря — впустую — нет, дружочек! — много раз это со мной было: — не могу без — и проходило, могла без! — Мое не могу без — это, когда другой не может без.
— Это не холод и не гордыня, это, дружочек, опыт, то, чему меня научила советская Москва за эти три года — и то, что я — наперед — знала уже в колыбели.
_____
Ланн.— Это отвлеченность.— Ланн.— Этого никогда не было.— Это то, что смогло уйти, следовательно: могло и не приходить…
И еще: высокий воротник, лицо больного волка, мягкий голос и жесткие глаза.
— Может быть, если бы я получила от Вас письмо, я бы резче поверила, что Вы были, но вряд ли Вы напишете, и вряд ли я отошлю это письмо.
___
236
Вчера Вы на секундочку воскресли: когда я, позвонив, стояла у Вашего подъезда и ждала.
(Не окончено.
Не отослано.)
___
Аяя, мешая угли в печке:
— М<арина>! Адские помидоры!
___
ПИСЬМО ЛАННА.
— Первое.—
Марина.
Приехал. Пока отдыхаю — второй день. И читаю, читаю, без конца читаю с А<лександрой > В<ладимировной> стихи Ваши и Али. (Кстати: перед отъездом я потерял память и не попрощался с ней. Целую ее.)
Люто хочется работать — вернее всего брошу лекции и буду гнать. На очереди кончить «Ангелов Откровения», каковых я в неоконченном виде Вам не читал, затем — Вальсингам.
Много думали мы над — и по поводу Ваших стихов — как я Вам благодарен за Вашу доброту — дать мне так много, переписав такую уйму стихов!
Верю, верю Вашей доброте без цветаевской надстройки и также так же верю (по крайней мере очень хочу) в то, что сохраню себя в Вашей памяти не слишком полинявшим. Во всяком случае — буду работать, дабы отплатить гомерические авансы. А я ведь знаю, очень хорошо знаю гомерические размеры данных мне Вами авансов.
Вчитался и в стихи Али. Страшнее их — только По, а может быть и нет. Я чувствую достаточно мелко — и то понял и взяло! Искренно боялся за Алекс<андру> Влад<имировну>, ибо после их чтения была подлинно «не в себе», пришлось даже просить ее к ночи чтение прекратить. Берегите Алю, Марина.
Я уже ушел в жизнь берложью, и занятно было бы видеть кто танцует теперь вокруг Вас.
Мне жаль, что Степун мне не попался,— ведь я зверски жаден. Жаль мне, что «стиля» ради не взял у Белого «Кризиса слова», а книжка мне очень, очень для моей сейчашней работы нужна. И еще жаль мне, что о немногом, в сущности, удалось нам поговоритьс Вами. «На-
237
черно» — как Вы умно сказали. Истинно рад лишь, что сообразил ненужность устройства сейчас вечера во «Дворце» или где-либо еще, истинно рад.
О, как много нужно работать, только начинать работу, и как еще ничего не сделано. Даже страшно.
В Москву (если… и т. д…) двинемся в начале мая. До мая хочу Ваших стихов и, конечно, писем. Сам я писать буду — я это чувствую, ибо хочу с Вами беседовать настоятельно…
Пока про 1,’;айте. Ищу человека для кофе и табака. Не думайте, что позабыл! Искренний привет Татьяне Федоровне и кому еще пожелаете. Aлю крепко, крепко целую и прошу стихов.
Целую руку.
Евгений Ланн.
8/21 декабря 1920 г.
Харьков.
___
— Второе письмо. —
8/I 1921 г.
Дорогая Марина Ивановна!
Пишу наспех- Мой знакомый едет в Москву, и я спешу передать Вам свой горячий привет, спросить у Вас, получили ли Вы мое письмо, которое я послал на адр<ес> Д. А. Но от Вас письма не имею. Что это? Думал, что напишете и потому удивлен. Сейчас болит голова, и писать можно мало, посему буду краток: приехал домой, не выхожу после службы из дому и работаю.
Твердо решил ехать в Москву в апреле-мае. Пишу стихотворение — и еще.
Хочу писать Вам письмо, но получив от Вас. Базара у нас сейчас нет, потому достать обещанное сейчас почти невозможно, попытаюсь сделать это со следующей окказией.
Пока посылаю Але петухивов, а подарок Вам откладываю до другой окказии, когда можно будет придумать что-нибудь.
Ланн.
___
— Письмо третье.—
Дорогая Марина Ивановна!
Пишу случайной окказией на службе и потому коротко. Сейчас только получил Ваше письмо. Очень огорчен, что посылка Асе денег по крайней мере в ближайшее время совершенно немыслима, ибо по-
238
чтой, конечно, посылать нельзя, а в виду Махновщины — отправляющиеся в Крым только военные, среди к<отор>ых у меня нет и не было знакомых.
Полузнакомым, разумеется, поручить деньги нельзя, тем более, что я даже письма не мог отправить, двое полузнакомых отказывались взять, ибо были не уверены, что оно у них не пропадет — ведь приходится местами путешествовать пешком в весьма поганых условиях.
Я очень рад, что Вы получили от Аси письмо: ко мне два дня назад явился некий студент, прибывший из Крыма и передавший мне от Макса и Аси привет; письмо от них не успел захватить, ибо уехал внезапно.
Вы легко себе представляете мою радость, когда я узнал, что они там. Сейчас затрудняюсь, каким образом послать им весточку.
Буду ждать надежной окказии, тогда и пошлю деньги и письмо.
Очень боюсь, что это не будет скоро ибо мало надежды на скорое упорядочение пути.
Теперь часть не деловая: пишу, работаю, читаю лекции по языку и толкусь на службе. Из дому попрежнему никуда не выхожу. Настроение часто очень плохое, ибо плохо себя физически чувствую. Читаю книги философические, моментами — благостен, но чаще немощен и хил.
Поворот мой к отшельнической жизни стоит в связи с поездкой в Москву — никого в этой проклятой берлоге нет.
Ну, пора кончать.
Але пока не пишу, ибо очень спешу.
Скоро набросаю еще.
Прошу Вас — пишите мне на тот же адрес. Жду Ваших писем.
Целую и Вас и Алю.
Ланн.
21/1 921 г.
___
(Письмо привезено Шиллингером.)
___
<Далее три страницы не заполнены.>
Москва, 19-го русск<ого> января 1921 г.
Дорогой Евгений Львович!
Зная меня, Вы не могли думать, что я так просто не пишу Вам —отвыкла — забыла.
239
Мне непрестанно хотелось писать Вам, но я всё время чего-то ждала, душа должна была переменить русло.
— Но так трудно расставаться! — Целых две недели мы с Алей с утра до вечера гоняли по городу, ревностно исполняя — даже отыскивая! — всякие дела. Иногда, когда бывало уж очень опустошенно, забредали к М<агеров>ским,— так — честное слово! — посещают кладбище!
(Вот, наверное, Д. А. не думал — не гадал! Он ведь как раз тогда охаживал невесту!)
— Ну вот.— Две недели ничего не писала, ни слова, это со мной очень редко — ибо Песня над всем! — гоняя с Алей точно отгоняли Вас всё дальше и дальше — наконец — отогнали — нет Ланна! — тогда я стала писать стихи — совершенно исступленно! — с утра до вечера! — потом «На красном коне».
— Это было уже окончательное освобождение. Вы уже были —окончательно — в облаках.
___
Красный Конь написан.— Последнее тирэ поставлено. Посылать? — Зачем? — Конь есть, значит и Ланн есть — навек — высоко! — И не хотелось идти к Вам нищей — только со стихами.— И не хотелось (гордыня женская и цветаевская — всегда post factum!) чувствуя себя такой свободной — идти к Вам прежней — Вашей.
Жизнь должна была переменить упор.
— И вот, товарищ Ланн, (обращение ироническое и нежное!) опять стою перед Вами, как в день, когда Вы впервые вошли в мой дом (знаю: трущоба,— для пафоса!) — Веселая, свободная, счастливая.
— Я.—
___
БОЛЬШЕВИК.
<Между заглавием и датой половина страницы не заполнена.>
18-го русск<ого> января 1921 г.
___
18 л.— Коммунист.— Без сапог.— Ненавидит евреев.— В последнюю минуту, когда белые подступали к Воронежу, записался в партию.— Недавно с Крымского фронта.— Отпускал офицеров по глазам.
240
Сейчас живет в душной — полупоповской полуинтеллигентской к<онтр>-р<еволюционной> семье (семействе!) рубит дрова, таскает воду, передвигает 50 пуд<овые> несгораемые шкафы, по воскресениям чистит Авгиевы конюшни (это он называет «воскресником»), с утра до вечера выслушивает громы и змеиный шип на сов<етскую> власть — слушает, опустив глаза (чудесные! 3хлетнего мальчика, к<отор>ый еще не совсем проснулся) — исполнив работу по своей «коммуне» (всё его терминология!) идет делать то же самое к кн. Ш-ским — выслушивает то же — к Скрябиным — где не выслушивает, но ежедневно распиливает и колет дрова на 4 печки и плиту,— к Зайцевым и т. д.— до поздней ночи, не считая хлопот по выручению из трудных положений знакомых и знакомых-знакомых.
— Слывет дураком.— Богатырь.— Малиновый — во всю щеку — румянец — вся кровь взыграла! — вихрь неистовых — вся кровь завилась! — волос, большие блестящие как бусы черные глаза, <не дописано.>
