Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью.
Писателям типа А. Н. Толстого, то есть чистым бытовикам, необходимо — ежели писание им дороже всего — какими угодно средствами в России быть, чтобы воочию и воушию наблюдать частности спешащего бытового часа.
Лирикам же, эпикам и сказочникам, самой природой творчества своего дальнозорким, лучше видеть Россию издалека — всю — от Князя Игоря до Ленина — чем кипящей в сомнительном и слепящем котле настоящего.
Кроме того, писателю там лучше, где ему меньше всего мешают писать (дышать).
Вопрос о возврате в Россию — лишь частность вопроса о любви-вблизи и любви-издалека, о любви-воочию — пусть искаженного до потери лика, и о любви в духе, восстанавливающей лик. О любви-невтерпеж, сплошь на уступках, и о любви нетерпящей — искажения того, что любишь.
— Но когда пожар, не помогают издалека.
Единственное оружие воздействия писателя — слово. Всякое иное вмешательство будет уже подвигом гражданским (Гумилев). Так, если в писателе сильнее муж, — в России дело есть. И героическое. Если же в нем одолевает художник, то в Россию он поедет молчать, в лучшем случае — умалчивать, в (морально) наилучшем — говорить в стенах «Чека».
— Но пишут же в России!
Да, с урезами цензуры, под угрозой литературного доноса, и приходится только дивиться героической жизнеспособности, так называемых, советских писателей, пишущих, как трава растет из-под тюремных плит, — невзирая и вопреки.
Что до меня — вернусь в Россию не допущенным «пережитком», а желанным и жданным гостем.
Здесь, за границами державы Российской, не только самым живым из русских писателей, но живой сокровищницей русской души и речи считаю — за явностью и договаривать стыдно — Алексея Михайловича Ремизова, без которого, за исключением Бориса Пастернака, не обошелся ни один из современных молодых русских прозаиков. Ремизову, будь я какой угодно властью российской, немедленно присудила бы звание русского народного писателя, как уже дано (в 1921 г.) звание русской народной актрисы — Ермоловой. Для сохранения России, в вечном ее смысле, им сделано более, чем всеми политиками вместе. Равен труду Ремизова только подвиг солдата на посту.
В России крупнейшим из поэтов и прозаиков (на последнем настаиваю) [Пастернак Б. Рассказы. Изд‹ательст›во «Круг», 1925 (примеч. М. Цветаевой).] утверждаю Бориса Пастернака, давшего не новую форму, а новую сущность, следовательно, — и новую форму.
Вообще же, расцвет слова (особенно — прозаического) в России небывалый. Коммунизм, загнав жизнь внутрь, дал выход душе.
С весны 1922 г. по нынешнюю осень 1925 г. мною за границей написаны: «Мoлодец» — поэма (издательство «Пламя»), «Поэма Горы» (не изд‹ано›), «Поэма Конца» (выйдет в сборнике пражского союза писателей «Ковчег»), «Тезей» — драматическая поэма (не изд‹ано›); «Крысолов» — («Воля России», № 4, 5, 6, 7). «Умыслы» — книга стихов 1922 г. — 1925 г. (не изд‹ано›).
Проза: «Кедр» — о «Родине» Кн‹язя› Волконского (пражский альманах «Записки наблюдателя», 1924 г.); «Вольный проезда — Записи («Современные Записки», 1924 г.); «Мои службы» — Записи (сдано в «Современные Записки»); «Герой труда» — Записи о Брюсове (сдано в «Волю России»).
‹1925›
